— Ингрид, твою мать! — Вскакиваю и смотрю ей в глаза. Она с усмешкой отвечает на мой взгляд, а я борюсь с желанием её огреть чем-нибудь прямо по зубам.

— Что, Джонни? В чем-то со мной не согласен? — ледяным тоном интересуется эта змея.

— Что же ты за человек такой? — Я в ярости от того, что она не умеет заткнуться, когда нужно. — Почему не можешь просто помолчать, когда тебя никто не спрашивает?

— Ребята, успокойтесь! — орет Марта и пытается встать, правда, безуспешно. — Не нужно ссориться. Мы не для того живы остались, чтобы сейчас перегрызть друг другу глотки! Уймитесь и сядьте! Будем есть. Ингрид, давай нож — откроем консервы.

Точно, жратва! Не знаю, существует ли Бог, но кто-то явно услышал мои молитвы. Ингрид шумно сглатывает, явно думает о том же. Насколько бы отчаянными, злыми и отмороженными мы ни были, но без еды обходиться, ещё не научились.

Мы одновременно садимся по обе стороны от нашей покалеченной соратницы и заворожено смотрим, как она достает из потрепанного рюкзака банку за банкой. Чёрт, а эта крошка и правда умеет думать башкой, а не только любовными центрами организма.

— Ого, Марта, запасливая ты задница! — в восхищении присвистывает Ингрид. — Такое чувство, что ты сюда запихнула годовую продуктовую корзину.

— Ну а что вы хотели? Всё равно мы бы рано или поздно встретились. Никто же не знает, как долго нам придётся скрываться, а без еды хороши же мы будем, — смеётся Марта, глядя, как мы, словно под гипнозом, наблюдаем за движениями её ловких рук.

На пятидесятой банке я окончательно сбился со счета. Ничего себе!

— Ладно, дорогуша, прячь всё обратно, оставь немного. Поедим и тогда придумаем, как нам дальше тебя тащить. — Видно, что Ингрид уже не в силах сдерживать голодные позывы. Будь её воля, небось, всё бы схомячила в одно лицо.

— Как-нибудь дотащим, — говорю я. — Все будет хорошо.

Ингрид хмыкает:

— И что же ты, Джонни, такой грёбаный неисправимый оптимист? — принимается смеяться Ингрид. — Что, на помойке вместе со страхом смерти из тебя и пессимизм вышибли?

Меня веселят её слова, и не упускаю возможности ответить колкостью:

— А из тебя монашки что вышибли?

— Красоту и способность хоть кому-то нравиться.

Ингрид заливается смехом. Он у неё на удивление приятный, и я ловлю себя на мысли, что вообще впервые слышу, как Ингрид смеётся. Сегодня какой-то необычный день: я нашёл наших барышень, пожру, наконец, и еще услышал смех того, кто не умеет это делать в принципе. Марта не остается в долгу, и вот мы уже смеемся втроем.

Но у меня такое чувство, что это не последние сюрпризы на моём пути. И не факт, что все последующие окажутся столь же приятными.

Разрушенный город медленно умирает под грудой обломков, бывших некогда прекрасными домами — гордостью лучших архитекторов. Засыпанный пеплом, превратился в руины — Городу уже никогда больше не радовать глаз заезжему путнику. Да и откуда взяться этим путникам, если не слышно больше голосов и даже плач стих?

Город знает, что не только он один так сильно пострадал — многие его собратья стихли навсегда, а те, кого ещё можно было услышать, молчат, скованные тоской, онемевшие от печали.

Некогда этот Город был самым красивым по обе стороны Царского моря, но сейчас никто не вспомнит его название, не придёт пожалеть и очистить от завалов, не вдохнёт в него жизнь. А кто и захотел бы, уже никогда не встанет из могил.

Эргориум… Эргориум…

Город, словно мантру, повторяет уже всеми забытое название, но разве кому-то оно интересно? Те, кто из уст в уста передавал его имя, прославляя в веках, сгинули, а новым неоткуда взяться.

Город, покрывшись копотью, ждёт, когда вечный сон окутает его навсегда. Почему над ним не хотят сжалиться и не отпустят его дух? У городов есть свой бог? Если есть, почему он молчит? Почему допустил всё то, что случилось с ними? Отчего позволил им рухнуть?

Город чувствует своё одиночество слишком остро. Это невыносимая боль, с которой невозможно мириться. Тяжело, когда с тобой все эти долгие годы был рядом верный друг, но его тоже не стало — Лес, ощетинившись сотнями сгоревших деревьев, замолчал навсегда. Возможно, по прошествии нескольких десятилетий новая жизнь сможет пробиться сквозь пепел, покрывший землю толстым ковром, но где взять терпение, чтобы дождаться зарождения этой жизни?

Город не ведает, что за звуки слышатся вдалеке. Как будто шаги, но откуда им взяться? Уже несколько дней по его изувеченной земле не ступал живой — лишь стылым мёртвым ветром гонимые тени умерших, до конца ещё не осознавших свою гибель, едва скользят по истлевшей земле.

Но чьи шаги он чувствует на своей израненной коже? Неужели снова вернулся тот страшный чёрный человек? Городу он сразу, при первом же взгляде, не понравился. Но разве можно было сопротивляться силе, что древнее тебя на доброе тысячелетие?

Шаги тем временем слышались все отчётливее — в мертвом воздухе всё ощущается намного острее. Но кто же это может быть? А вот и голоса слышатся.

* * *

— Ты идиот? — Роланд остановился, как вкопанный. — Я туда не пойду — даже не уговаривай. Мне уже костью в горле стоят твои сумасшедшие идеи.

Прошедший уже чуть дальше Айс резко остановился, обернулся и тряхнул головой так, что его золотые пряди упали на глаза. Синие глаза горели неистовством.

— Почему? — спросил, сдерживая подступившее раздражение. — Что тебя опять не устраивает?

— Потому что чем дальше мы уйдем в Город, чем ближе к центру, тем сложнее остальным будет нас найти, как ты не понимаешь? Мне казалось это очевидным.

— Кончай истерику, нужно обследовать Город и найти наиболее безопасное место для будущей базы.

— Базы? Ещё скажи "штаба" или "мозгового центра", — хохотнул Роланд. — Айс, неужели ты понять не можешь? Я уже устал тебе повторять! Никаких штабов больше нет! Также нет баз, штурмовых отрядов и прочей хрени из прошлой жизни. Теперь мы снова кучка оборванцев без малейшей надежды на завтрашний день. Уясни же ты это наконец, идиота кусок.

— Ну и что ты предлагаешь? Каков твой план, умник? Или только выделываться умеешь?

— Если так не терпится, иди сам в центр и ищи эти мнимые безопасные места, а я останусь тут и буду ждать остальных. И мне наплевать, что ты об этом думаешь.

Айс минуту молчал, пристально глядя на собеседника.

— И как долго ты собираешься тут торчать?

— Пока всех не дождусь, с места не сдвинусь. — Тон Роланда не терпел возражений — он действительно собирался ждать хоть до скончания века. — А ты вали, если так не терпится.

— Роланд, а если они другим путём войдут в Город? А если их вообще уже никого не осталось? Что тогда будешь делать? — Айс говорил спокойно, словно с больным ребёнком.