– Вы простите, пожалуйста. – Олег помог мужичонке встать и под руку подвел его к столу.

– Да это вы меня простите. Я ж без спросу. А собачка территорию охраняет. Хорошая собачка, правильная.

– А вы вообще к нам?

– Мне бы Татьяну Ивановну, – мужик снова начал переступать с ноги на ногу, пытаясь скрыть неловкость.

– Татьяна Ивановна – это я.

– Вы простите, что я без спросу… Но мне с вами поговорить очень надо. Если вам сейчас неудобно, то я могу завтра прийти. Хотя сегодня мне бы сподручнее, я бы тогда вечером последним автобусом в город уехал. Марья Васильна, конечно, предложила переночевать, но мне так тяжело у ней в доме… – И, видя, что Татьяна Ивановна смотрит на него непонимающими глазами, представился: – Резвухин моя фамилия.

– Ой, вы Валин отец, – догадалась Татьяна Ивановна, – вы проходите, пожалуйста, к столу, присаживайтесь. Конечно, я с вами поговорю. Вы, наверное, про Валю хотите спросить, только я ведь не знаю почти ничего. Работал он хорошо. Очень хорошо, а больше мне и сказать-то нечего.

– Валька действительно у меня работящий был, – Резвухин сглотнул, тощий кадык дернулся по худой, плохо выбритой шее. – Он у нас младшенький. Старшая-то девка, материна отрада. А он – последыш, уж я его научил, чему смог. Сам-то всю жизнь руками работал, на земле, да потом на заводе. И он такой. К любому труду привычный.

– Валя говорил, что с вами поссорился, поэтому и к нам приехал, – осторожно сказала Татьяна Ивановна.

– Можно сказать и так. Только он не поссорился, а потом уехал, а сначала решил уехать, и из-за этого мы поссорились, – не совсем понятно пояснил Резвухин. И, видя ее непонимание, продолжил: – Я был против, чтобы он сюда приезжал, как чувствовал, что бедой все кончится. Не дело это – прошлое ворошить. Как уж я себя ругал, когда все случилось! Зачем я вообще ему все рассказал! Не знал бы он ничего, так и жив бы был до сих пор.

– Я ничего не понимаю, – Татьяна Ивановна жалобно обвела глазами внимательно слушающих гостей. – Вас как зовут?

– Григорий Палыч.

– Так, Григорий Павлович, давайте я вам сейчас чаю налью, вот отсюда, из самовара, и вы нам все подробно и обстоятельно расскажете. Вы не стесняйтесь, у нас тут все свои. Это моя мама, моя дочка с мужем, их дети и друзья нашей семьи. Вас тут никто не обидит, даже Цезарь. – Услышав свою кличку, собака радостно завиляла хвостом, а немного успокоившийся Резвухин присел боком на лавку и, грея свои большие рабочие руки о чашку с чаем, начал неспешный рассказ.

В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году он вернулся из армии и поступил в колхоз «Родина» трактористом. Было ему всего двадцать лет. Силищи и молодецкой удали в нем было немерено, и довольно быстро он выбился в передовики, выдавая в день две, а иногда и три нормы.

Однажды Гришка получил задание распахать новую землю у реки. По замыслу председателя колхоза, легендарного орденоносца Ивана Рокотова, на месте ивняка можно было посадить кормовую картошку, а осенью пустить ее на корм скоту.

Пахать было трудно из-за корней кустов, но Гришке даже нравилось это трудное задание. Он представлял, как на очередном собрании его снова будут хвалить за успехи в труде, может, и сам Рокотов слово доброе скажет.

Плуг в очередной раз уперся во что-то твердое и со скрежетом замер. Гришка соскочил с трактора и подбежал посмотреть, что случилось. Неожиданная поломка в его планы не входила. Закончить пахать он намеревался до вечера, чтобы назавтра опять оказаться в передовиках. Присев на корточки, он обнаружил, что плуг одним концом зацепился за огромный кованый сундук, углом торчащий из земли.

Упав на колени, Гришка раскопал землю вокруг сундука, кряхтя от натуги, вытащил его из земли и, отбив топором, который нашелся внутри трактора, большой замок, откинул крышку.

Никакого клада, как он успел вообразить себе, пока копал, в сундуке не оказалось. Только лежали в ряд керамические кирпичики, похожие на печные изразцы. Конечно, красивые, но толку с них не было ровным счетом никакого. Пока Гришка думал, как ему поступить – отвезти сундук на центральную усадьбу колхоза или оставить его здесь, а вечером сообщить бригадиру, – решение нашлось само. К кромке поля подлетела председательская «Волга», из которой выбрался сам Рокотов.

– Чего это ты, Гриша, не работаешь, а прохлаждаешься? – спросил он. – Уж от кого-кого, а от тебя не ожидал. Я-то думал, ты уже пахать заканчиваешь, а у тебя еще и конь не валялся!

– Извините, Иван Александрович, но я тут отвлекся, потому что сундук нашел.

– Какой сундук?

Поглядев на резвухинскую находку и повертев руках плитку, на которой цвели невиданные яркие цветы, председатель помрачнел и велел Гришке грузить сундук на заднее сиденье «Волги». В багажник он из-за своих огромных размеров не влезал.

– Вот что, Гриша, ты никому об этом не говори, – строго предупредил он. – Это изразцы с церкви, которая в усадьбе стоит. Я их на экспертизу отдам, посмотрим, что скажут.

– Так церковь же разрушенная, – удивился Гришка.

– То-то и оно, – непонятно ответил Рокотов. – Я тебя, Гриша, как отец прошу, забудь ты про этот сундук и ни одной живой душе не говори.

– И вы никому не сказали? – не выдержав, спросила Лера, которая слушала Резвухина, приоткрыв рот. Тайна изразцов Степана Полубеса открывалась все больше.

– Много лет молчал как рыба. Я Ивана Александровича уважал очень. Он для меня был как бог. Мы все в колхозе так к нему относились. А потом и забыл я про это дело. Подумаешь, плитки керамические. И черт меня дернул эту историю с полгода назад Вальке рассказать. Он как услышал, загорелся. Давай, говорит, отец, узнаем, что с этим кладом дальше было. Изразцы-то эти после того дня как в воду канули. Я спустя год или два спросил у Ивана Александровича про судьбу этих плиток. А он сказал, что снова их в землю закопал, потому что ценность у них историческая огромная, да пока ее открывать время не пришло. И снова повторил, чтобы я забыл.

– И вы все это Валентину рассказали? – спросила Татьяна Ивановна.

– Рассказал, дурак старый! Я ж не думал, что Валька кинется этот клад искать. А он втемяшил себе в голову, что сундук где-то на территории усадьбы то ли зарыт, то ли спрятан, и заявил, что сюда работать устроился. Уж как я его отговаривал, как орал, а он ни в какую. Уехал сюда жить, у Марьи Васильевны комнату себе снял, а потом его убили. Татьяна Ивановна, голубушка, вы-то не знаете, что ваш отец с сундуком тем сделал? Мне бы понять только, кто моего Вальку жизни лишил. Мне ж плиток тех не надо. Ни тогда было не надо, ни сейчас.

– Не знаю, Григорий Павлович. Я про эти изразцы совсем недавно услышала. Вон, дети рассказали, – она кивнула в сторону притихшей Леры и напряженно слушающего их разговор Олега.

– Скажите, а кто-нибудь еще мог знать о существовании сундука? – спросил тот. – Если вы никому про это не говорили до последнего времени, мог кто-нибудь еще знать о том, что клад существует?