Московии может привести Сапегу к высшей власти, позволит основать новую династию, распространив влияние на всё княжество литовское и царство московское. Происхождение Ксении Годуновой и его блистательный воинский корпус сделают то, чего не смог добиться ни один владетельный шляхтич из рода Сапег. Он стольким пожертвовал по дороге к престолу, столько раз был вынужден менять свою личину, что просто не имеет права отступать!

Лев Сапега был крещен в православии. Когда учился в Лейпцигском университете в Германии, на родине реформации, принял кальвинизм, желая быть своим среди влиятельных германских родов… и не угадал. Пришлось, возвращаясь на Родину, креститься в католичестве, присягать Папе Римскому, якшаться с иезуитами и понемногу, по ступенечке подниматься всё выше среди почтенной европейской аристократии.

Дворцовую карьеру начал писарем в Орше, затем стал королевским писарем при дворе Стефана Батория, где дослужился до чина канцлера.

В начале 1584 года посольство во главе с 27-летним Львом Сапегой было отправлено в Москву — Речи Посполитой очень нужен был мир. Он двигался во главе трех сотен членов посольства и купцов, с обозом из 100 телег. Друг Сапеги, участник посольства иезуит Антонио Поссевино писал про путешествие:

«В лесу едва было можно различить дорогу, поскольку стволы деревьев настолько тесно между собой переплетались, что дорогу все время нужно было прорубать топорами, возы приходилось подталкивать руками и даже перетаскивать на руках, а между тем обессиленным людям нужно было ночевать на мокрой земле».

Сапега помнил, как недобро встретили посольство в Москве, как он, закрытый под домашний арест на дипломатическом подворье, в отчаянии писал королю:

«Приставы сопровождали меня вплоть до посольского двора. Через его забор не только что человека нельзя увидеть, но и ветру повеять некуда. Тут меня держали, как обычного узника, даже дырки в заборы позатыкали и поставили стражу, которая следила за мной день и ночь».

Зато потом состоялся торжественный царский приём. На троне сидел юный царь Федор Иванович. Переговоры вели бояре Трубецкой и Годунов… Вот тогда Лев Сапега впервые узнал о существовании любимой дочки всесильного боярина, но ещё не представлял, какое место она займёт в его судьбе и сердце. Мир на десять лет был подписан. Сапега забрал с собой 900 своих пленных, взятых ранее в ходе боевых действий, и когда вернулся домой, его встретили как героя. А он, углядев боярский раздрай и вырождение Рюриковичей, впервые задумался о русском престоле.

Он писал Стефану Баторию о царе Федоре Ивановиче и боярах:

«Великий князь мал ростом, говорит тихо и очень медленно. Ума у него, кажется, немного, а другие говорят — совсем нет. Когда он сидел во время аудиенции в своих царских одеждах, то глядя на скипетр и державу, все время безумно улыбался.

Ненависть и злоба господствуют между самыми знатными особами, и это свидетельствует об их упадке. Самое время покорить эту державу, и про это тут же думают и открыто говорят, что Ваша королевская милость использует этот случай, и я слышал от местных бояр, что они в мыслях уже присоединяют к вам княжество, Смоленское и Северское, а князь Бельский даже предсказывает (дай Бог, что оправдалось), что Ваша милость скоро будет на Москве».

Лев Сапега подготовил Лжедмитрия І на роль царевича, а в 1609 году, убедившись, что уния с Москвой не свершится, выступил за войну Речи Посполитой с Россией и поддержал Лжедмитрия II, так как «никогда Речь Посполитая лучшей оказии для расширения границ не имела». В фамильном Ружанском замке Сапеги жил ребенок Лжедмитрия II от Марины Мнишек, а Лев исподволь готовил своё собственное воцарение. Сейчас в его мозаике не хватало всего нескольких элементов, и он просто обязан был их собрать любой ценой. Решено. Он напишет этому шуту на российском троне, что поддержит его, но сам с места не сдвинется, пока Троица не падёт к его ногам. И всё же, надо шевелиться, иначе шведы и Скопин-Шуйский могут поломать ему всю игру. Надо поторопить своих людей в Троицком монастыре…

— Томаш! — позвал он слугу, — что передает наш человек из крепости?

— Плохие новости, пан магнус! Схизматики нашли воду.

— Да, сегодня явно не мой день. Жаль… Но мы ещё повоюем…

Глава 11

Разоблачение

Нагулявшись среди ликующих сидельцев, празднующих избавление от лютой жажды, выслушав слова благодарности от защитников обители, вдоволь накупавшись в волнах народной славы, Ивашка решил порадовать усердных сторожей, всю ночь не выпускавших из рук лопат, и припустил со всех ног к келарю испросить разрешение нацедить крынку медовухи. Дверь в келарскую оказалась плотно закрыта, а вот клеть, наоборот, зияла распахнутой настежь чернотой подвального зева.

— Есть кто там? — крикнул Ивашка в темноту и, не получив ответа, полез по крутой лестнице вниз, доверяя больше своей памяти, чем глазам.

Смоляной бочонок притаился за огромными, двухсаженными кадками квашеной капусты с клюквой и яблоками. Протиснувшись в темный угол, Ивашка на ощупь нашёл крынку, подбил ладонью клин, аккуратно потянул затычку, боясь пролить драгоценное питьё на земляной пол, и подставил посуду под скудную струю, вытекающую из изрядно опорожнённого сосуда. Он ухмыльнулся, вспомнив клятвенное обещание келаря не трогать медовуху до Пасхи. Крынка наполнялась медленно. Ивашка заскучал, как вдруг сверху раздались шаги, и по каменным ступенькам зазвенел эфес сабли. Писарь хотел поприветствовать вошедшего, но идущий сзади заговорил. Пришлось поспешно присесть, зажав рот рукой. Одним из посетителей был ненавистный ему лях Мартьяш.

— Быстро! Быстро!! — торопил поляк своего попутчика. — Могут хватиться в любой момент!

Послышалось кряхтение и звук разрываемой материи.

— Доставай зелье! Бросай… Да не трясись ты так, пся крев, и дыши в сторону! Оба здесь останемся, бестолочь! Всё бросай, и уходим!

Снова быстрые шаги, хлопок закрывающейся двери и тишина. Ивашкину грудь сжало от недостатка воздуха, и он только теперь понял, что стоял всё это время, затаив дыхание. От праздничного настроения не осталось и следа. Война во всей её подлой сущности опять влезла своими грязными лапами в скромную житейскую радость сидельцев обители.

Забыв у бочки крынку с медовухой, мгновенно поднявшись по лестнице и тронув входную дверь — слава Богу, не заперто, — Ивашка воровато оглядел пустынный двор, выскочил из подвала и направился прямым ходом к осадному воеводе, князю Долгорукову, соображая на ходу, как преподнести всё увиденное и услышанное. Дверь в княжеские покои была приоткрыта. Ивашка остановился, перекрестил лоб, потянулся рукой к дверной ручке и замер, услышав за стеной бойкий голос польского шляхтича и раскатистый хохот князя. Отпрянув от двери, словно черт от ладана, писарь развернулся, выскочил из сеней и прижался спиной к стене. Воображение услужливо нарисовало ему картину, где князь, выслушав