А потом той ночью я увидел свет в этой многоэтажке. Это ты был, да? Оби сказал, что это был ты…

Я киваю.

– Я видел, что ваш дом как-то защищен, что блюхеры его не трогают. А наш медленно разваливался. Я надеялся… надеялся, что вы за нами придете. Это был наш единственный шанс спастись. Я поверить не мог, когда услышал голос Оби с лестницы. Прямо чудо какое-то.

Но Иви была не готова. Она не хотела идти. Сказала оставить ее там. Но я не мог уйти без нее. Мы ее заставили. Она сопротивлялась, дралась, плюнула Оби в лицо. Она плакала и кричала. Я никогда от нее такого не слышал. Это был словно другой человек, а не моя жена. Иви всегда была очень мягкой, она никогда никому не делала больно.

Нам удалось дотащить ее до нижних этажей. Оби сказал, что выведет ее первой. Мы надели на нее кислородную маску, завернули в шарфы и все, что у нас было. Она больше не дралась, у нее будто кончились силы. Оби пришлось нести ее на руках. Она не могла стоять. Я смотрел за ними из окна.

Они прошли почти половину пути, оставалось немного. И тут она будто ожила. Стала дергаться в разные стороны – Оби не мог ее удержать. Я его не виню. Я виню себя. Я должен был ее нести. Может, она бы не сопротивлялась, если бы я ее держал. Она упала на землю и стащила с себя маску и шарфы. И умерла. Просто вдохнула – и все. Буквально за секунды.

Я видел, что Оби пытался вернуть ее к жизни, но в конце концов ему оставалось только взять ее маску и возвращаться. Он сказал только: «Времени мало» – и стал надевать на меня маску. Вывел меня из здания и повел к вашей многоэтажке. Нам пришлось проходить мимо Иви, она лежала прямо на дороге.

Она словно спала: волосы лежали веером вокруг головы, глаза закрыты. В ореоле света, исходившего от блюхеров. Такой я увидел ее в последний раз – сияющей и красивой…

Я не знаю, что сказать. Пытаюсь придумать что-нибудь, но Бен продолжает:

– Я так разозлился на Оби, когда мы пришли. Я винил вас всех. Если бы не вы, мы бы умерли вместе, когда башня рухнула. А теперь Иви нет, и я не знаю, что мне без нее делать. Я ничего не понимал. Не уверен, что пойму когда-нибудь. Но теперь я знаю, что здесь никто не виноват. Это все ее фобия. Она была сильнее, чем я думал. Оби помог мне это увидеть. И я хочу сказать спасибо, Ади, что нашел нас. Когда увидел мой фонарик и просигналил в ответ. Ты дал нам шанс. Ты не знал, что Иви не хотела уходить. Но все равно спасибо. Спасибо, что пытался нас спасти.

Слезы бегут по его щекам и падают на брюки, оставляя мокрые кружочки, но Бен их не вытирает. Они продолжают падать. В комнате так тихо, что я слышу, как они ударяются о ткань.

Мы долго сидим вместе, оба молчим. Тарелка с рисом стоит на столе перед нами нетронутая.

У меня в голове слишком много информации, будто она переполнилась, и мысли стали выпадать наружу. Я думаю о том, как грустно сейчас Бену и как грустно, что его жены больше нет с нами. Он считает, что я его спас, а я ведь думал только о Гайе. От всех этих мыслей наворачиваются слезы, но я держусь.

Не хочу плакать перед Беном.

Уйти и оставить Бена одного в слезах кажется невозможным, но в конце концов он говорит:

– Ступай, Ади. Спасибо за ужин.

Нельзя сказать, что я боялся Бена раньше, просто не доверял ему так, как Оби и Дори. Но теперь, когда он рассказал о своей жене и я видел, как он плачет, все стало по-другому. Мне кажется, мы стали лучше понимать друг друга. Мне кажется, я могу ему доверять.

Я собираюсь уходить, но у самой двери оборачиваюсь.

– Бен, вы знаете Гайю? Она жила на семнадцатом. С двумя братьями.

Бен смотрит на меня и пытается вспомнить, о ком я говорю:

– Семья с тремя детьми? Да, одна девочка и двое мальчишек. Кажется, знаю.

– А не знаете, где они?

– Собрались и уехали, как и все остальные. Кроме меня с Иви, там никого больше не оставалось.

– О, хорошо, – говорю я. – До завтра.

– Пока, Ади. Спокойной ночи.

И хотя от множества мыслей болит голова, я улыбаюсь, шагая по коридору.

Я мысленно обращаюсь к Гайе.

«Ты в порядке, – говорю я. – Ты в порядке, ты в порядке».

Следующим утром, перед тем как спускаться вниз, я смотрю в окно. Я, как раньше, сижу на подоконнике, прижимая лоб к стеклу.

Вид изменился до неузнаваемости. Непонятно, где раньше стояли дома, или где ездили машины, или где была детская площадка. Теперь все выглядит одинаково. Я даже не могу понять, где точно стояла башня Гайи.

Земля была бы абсолютно плоской, если бы не деревья. Я вижу их вдалеке – наверно, раньше там был парк. Деревья зеленые и пышные, будто им нравится, когда вокруг нет зданий.

Серебристо-синий цвет блюхеров двигается и переливается. Кажется, они более синие, чем раньше. Но теперь проглядывает третий цвет. Зеленый. Среди блюхеров, там, где раньше лежал асфальт или стояли кирпичные здания, росло что-то еще.

Наш дом теперь единственный. Последняя башня. Не могу понять: этот новый мир выглядит больше или меньше? С одной стороны, кажется, будто он уходит в бесконечность, а с другой стороны, без домов, башен и кварталов это просто пустое место. Даже то очень высокое здание, у которого должна была быть острая верхушка, уже развалилось. Мне кто-то говорил, что это был небоскреб. Его строили несколько месяцев и так и не достроили, но оно все равно было выше всего вокруг. А теперь даже непонятно, где оно раньше стояло.

Я изображаю в альбоме нашу башню, окруженную блюхерами, но размеры у меня выходят неправильные. Блюхеры получились гораздо больше, чем они есть на самом деле: они доставали аж до пятого этажа.

Потом я понимаю, что и не знаю на самом деле, какого они размера. Я видел их только сверху, и никогда – снизу.

Оби принес нам воды – я ставлю бутылку на кухню для мамы. У Дори мы воду только пьем и больше ничего с ней не делаем. Даже, например, посуду не моем. Дори просто приносит новые тарелки с чьей-нибудь кухни. «Та-да!» – говорит она, раздавая нам чистую посуду. На ее этаже теперь есть квартира, где лежат горы грязных тарелок. Пахнет там довольно плохо, и я стараюсь туда не заходить. А когда приходится, я делаю глубокий вдох и надеюсь на лучшее. И все равно это проще, чем мыть посуду.

Я не знаю, что мы будем делать, когда вода закончится. Никак не могу забыть те дни, когда не работали краны. Кажется, это было так давно, но от одной только мысли о них у меня кружится голова. Помню, как лежал на диване вялый, сонный, беспомощный.

На завтрак Дори приготовила кашу. Она густая, сероватая и прилипает к тарелке. Мне кажется, мне не понравится.

– Нужно полить сиропом, Ади. Ее только так кушать можно, – говорит Дори и кладет себе в тарелку большую ложку темно-желтой густой жидкости. – Пальчики оближешь.