Рекорд я побил, а для спортивного начальства по-прежнему оставался всего лишь кандидатом в мастера. Начались намеки, что пора бы получить официальный документ, а то и с тренерской работы могут попросить — мало того, что нет образования, так и звания пока нет. Я соглашался, обещал, а выступал все хуже и хуже. Выигрывал только там, где был на голову выше других, а стоило попасть на приличные соревнования, оказаться среди равных, и начинались срывы.

Связи с Русланом я не поддерживал. Случайные встречи в городе были редкими. Он выбился в профсоюзное начальство, жаловался на постоянную занятость, но дорогу в спортзалы не забывал. Любил потолкаться в раздевалках, повспоминать о молодых годках. И обязательно почитать мне мораль. Вся его наука сводилась к одному: что я дурак и поломал свою жизнь. Ведь и он красиво начинал, стал чемпионом по штанге и по шесту, однако у него голова не закружилась. Он трезво смотрел на себя, знал, что олимпийские игры ему не выиграть, а коли так, то и надрываться незачем. Спорт — для здоровья, а не здоровье для спорта. И верх глупости тратить на него всю жизнь. Мужчина должен заниматься серьезным делом. Когда взрослый человек говорит, что в юности, между гулянками, стал чемпионом, это в духе настоящего мужчины, это его украшает. А если тридцатилетний мужик тратит всю энергию, чтобы стать чемпионом области или побить никому ненужный рекорд, это уже вырождение.

Интересно было бы, если и я в таком же духе заговорил бы о его заботах? Может, они мне тоже кажутся верхом глупости? Жаль — спорщик из меня слабенький. Но и оправдываться перед ним я не думал. Какой смысл, если меня и впрямь ничего не интересует, кроме спорта. Ну выучился бы на технолога? Все равно путным спецом из-под палки не станешь. А в спорте мне нравится, и с ребятами в охотку занимаюсь, на часы не смотрю. Лишь бы не мешали. А для этого надо было поскорее заработать документик, зажать волю в кулак и не на тренировке показать, на что способен.

Только рассуждать всегда проще, чем делать, а мечтать и того легче.

Задолбали советами. Хорошо еще тренер с понятием был. Договорился, чтобы мне разрешили выступать в личном зачете на первенстве «Трудовых резервов», и судей пригласил соответствующей квалификации, с авторитетом и правами. Для него проще было устроить это в «Буревестнике», но он понимал, что при Колокольникове я могу занервничать. Создал все условия. Я выступал один, без команды, и в случае срыва никого не подводил. И соперников у меня не было, я не обязан был занимать призовые места и зарабатывать медали. Спор в чистом виде: я и железо — один на один, как на тренировке.

Все продумал и в зале появился перед концом взвешивания, чтобы не распалять себя лишними переживаниями. За весом я следил строго и процедуру проскочил без неожиданностей, но, когда обувался, порвал на штангетках шнурок и сразу вспомнил о Руслане. В свое время он вручил мне связку черных шнурков — на, мол, если не можешь следить за ногами. А что я мог с ними сделать, чем я их только не лечил, все равно потели, ничего не помогало. Он же знал об этом, а подначивал.

Но в зале его не было. Настроение поднялось. И все подходы оказались удачными. В третьем я даже рискнул, заказал лишних пять килограммов, свой предельный вес, я его на тренировках-то редко брал, а тут — легко, четко. Пусть и не видел себя со стороны, но чувствовал, что получилось красиво. Отработав рывок с таким запасом, я и в толчке мог позволить не задирать заявочный вес, набрать норму без риска. Но стыдно было мелочиться. Хотелось и толкнуть на пределе, чтобы не карабкаться на четвереньках, а войти, не сгибаясь, как в свой дом.

Времени до очередных подходов оставалось много, и, заботясь, как бы не растерять запал, я спрятался в раздевалку, подальше от лязга, от пыли и, особенно, от чужих неудач, которые самого выбивают из колеи.

Хороший задел в рывке отогнал все страхи и ненужное волнение. Я шагал твердо и смотрел прямо перед собой. И вдруг слышу, окликнули. Явился — не запылился. Он знал, что зрение у меня неважное, поэтому привстал и помахал мне рукой. Рядом сидела девушка. Он всегда любил таскать за собой свиту: и когда выступал сам, и когда приходил поболеть. Беленьких сменяли черненькие, потом рыженькие, но все они были обязательно миниатюрными и стройными, как статуэтки. В этом Руслан был постоянен. По другую сторону сидел Колокольников. Наверное, заранее сговаривались. Я долго растирал руки магнезией. Дольше, чем следовало. Тянул время. А когда наклонялся к штанге, уже знал, что вес не возьму. И не взял.

Из участников я оставался один. Все уже закончили соревнование. Судья мог поторопить меня со вторым подходом, но щадил. В зале было тихо. Я понимал, что на Руслана смотреть нельзя и нельзя думать о проигрыше, чем он для меня обернется. Понимал, а все равно смотрел. Руслан сидел прямо перед помостом и что-то живо говорил своей подружке, наверное, объяснял ей, в чем я ошибся, почему не смог взять штангу на грудь. А может, рассказывал о моем глупом упрямстве. Девушка засмеялась. А почему бы ей не посмеяться, если смешно. И тогда я решил — хватит, если сейчас не смогу, то ноги моей в спортзале больше не будет, уеду в какую-нибудь деревню или, в крайнем случае, устроюсь грузчиком на товарную базу, чтобы силушка даром не пропадала.

Я поднял штангу до колен и бросил. Штанга покатилась. Я догнал ее, остановил. Так уж, по привычке — судьи не любят, когда снаряд катится на них, могут и с соревнований снять. Но без толку, мне-то какая разница. Надо было уходить с помоста и начинать новую жизнь. Я молча обогнул судейский стол и направился в раздевалку. Нужен ли в деревне бывший спортсмен, я не знал, в городе с работой все-таки попроще, но как спрятаться от старых знакомых, от разговоров, от воспоминаний?.. И так жалко себя стало. До слез. Честное слово. Но оставалась и неиспользованная попытка. О ней-то я тоже помнил всю дорогу от помоста до раздевалки. А назад я уже бежал. Только бы судьи не закапризничали. Только бы разрешили. А уж справлюсь я или нет — не важно. Я даже десять килограммов добавить могу, чтобы их заинтересовать. Только бы разрешили. Но судьи уже поднялись из-за стола. И тогда я сам, без ассистентов, снял замки, добавил два пятикилограммовых блина и, не обращая ни на кого внимания, выполнил толчок — чисто, красиво, технично.

Вес, конечно, могли не засчитать. Имели полное право.

Все было в моих руках.

Я сам устроил отъезд Насти с другой бригадой. Она улетала в Туву под раннее солнышко за первым загаром, а я — в промозглое Заполярье, спасать план. Все выглядело как естественное мужское желание взвалить на себя самую грязную и тяжелую работу. Пришлось, конечно, долго объясняться: намекать на интриги верхнего начальства, придумывать собственные принципы и сулить, что в конце лета мы снова поедем вместе. В общем, плел с азартом. Не знаю, как сам не запутался в своих силках.

Но поверил, что убедил Настю.

А она все поняла и сделала выводы.

И вот я сижу и жду, когда подъедет такси с Настей и ее женихом. Сижу, листаю отчет и симулирую занятость. А народец в отделе оживлен. Всех разбирает любопытство. Понятное дело, интересно же — что за сокровище сумела отыскать двадцатишестилетняя Настя за две командировки. Кто-то говорит, что стоило девушке выйти из-под моей опеки — и у нее сразу устроилась личная жизнь. Говорит в шутку. Я в том же тоне соглашаюсь. Внешне я спокоен. Наших отношений здесь не знают. Если бы Настя жила в общежитии, разговоры бы обязательно появились. Впрочем, тогда ничего и не вышло. Но она жила у сестры, в другом районе города. В командировки мы ездили только вдвоем, я не люблю лишних помощников. А Настя именно из тех женщин, которые при всей разговорчивости и смешливости умудряются не сказать о себе ничего лишнего. За нее можно было не беспокоиться. У меня же репутация закоренелого и удачливого холостяка, и никому не приходит в голову меня жалеть, видеть во мне соблазненного и покинутого. Потому я спокоен. Потому и легко отвечаю на шутки.