В тот момент, когда входит врач, мы обе застываем, словно пазлы конструктора. Он закрывает за собой дверь и сообщает нам новость: за последние шесть месяцев болезнь не прогрессировала. Результаты показывают, что еще немного замедлены процессы в центральной нервной системе, но не более, чем в июле. Что касается периферической нервной системы, то она не пострадала. Вопреки всем ожиданиям.

У меня нет слов, чтобы описать, как я счастлива, точно так же, как не хватает слов, чтобы говорить о своей боли. Врач тоже молчит, он только улыбается, смакуя хорошую новость.

Мы все отдаем себе отчет в том, что эти обнадеживающие результаты — еще не гарантия выздоровления Азилис. Они, конечно, не означают, что все не может измениться в худшую сторону, но на данный момент мы ничего лучше этого не могли ожидать. Вот уже больше года я заставляю себя жить одним днем, так что и сегодня я не буду думать о том, что может произойти плохого в будущем, я возьму лишь все самое лучшее от этого чудесного момента. И снова начну играть со своей доченькой.

* * *

Глубокий вздох. Я закрываю глаза, сжимаю кулаки. Чтобы набраться смелости. И начинаю:

— Гаспар, мне нужно тебе сообщить одну неприятную новость. Тикола скончалась.

— А что значит «скончалась»?

— Это значит, что она… э-э… что она нас покинула, что она ушла.

— Она спаслась? Где она сейчас? А когда она вернется?

— Гаспар, она не вернется. Она… э-э… словом, она… умерла.

— Тикола умерла? Умерла навсегда? О нет, мамочка, это слишком печально!

Год начинается со слез. Гаспар оплакивает потерю своего преданного маленького друга. Вот уже несколько месяцев он его не видел. Тикола не вернулась с нами в Париж. Ее присутствие в квартире не совместимо с соблюдением гигиенических требований. И тогда она переехала жить к родителям Лоика в Бретань. Гаспар неохотно согласился на эту разлуку ради блага своей сестры. Он надеялся на скорую встречу с Тиколой на следующих каникулах. Смена мягкого средиземноморского климата на влажный климат Кот Дармор стала фатальной для маленькой морской свинки.

Слезами Гаспар изливает свое горе. Он вытирает глаза краем рукава и хмуро смотрит на меня:

— Мама, почему ты мне сразу не сказала, что Тикола умерла?

— Но я тебе это сказала, как только узнала!

— Да нет же, я имею в виду, почему ты сказала, что она ушла? Странно. Ты знала, что она не ушла, ведь она больше никогда не вернется. Но ты все равно это сказала.

— Все верно, но я просто боялась тебе сказать, что она умерла. Тяжело произносить это слово, по крайней мере, для взрослых.

— А я предпочитаю слышать: «Она умерла». Я не боюсь смерти. Все умрут. Смерть — это не страшно. Это печально, но не страшно.

Почему мы, взрослые, ответственные, рассудительные, мудрые, утратили эту дивную простоту? Мы запутались в лицемерии, недомолвках, запретах. Из-за осторожности или из-за страха мы прогоняем из нашего лексикона такие слова, как «смерть». Это слово стараются не произносить, как неприятное для слуха. Однако это реальность, которой невозможно избежать. Гаспар напомнил мне об этом очень естественно. Я хотела уберечь своего маленького мальчика, переиначив слова, но только больше его разволновала. Он не нуждался в моей предосторожности, он хотел, чтобы я его утешила. Ранят не слова, а то, как вы их произносите.

Наша семья скоро столкнется со смертью очень страшной, о которой будет еще труднее сообщить. Благодаря этому разговору я теперь знаю, как скажу об этом Гаспару, когда наступит момент. Мне потребуется много сил, чтобы использовать нужные слова, прямо и без пафоса. И в этом мне помог мой сын. Отныне я знаю, что скажу в тот день, когда Таис уйдет… прошу прощения, в тот день, когда Таис умрет.

* * *

— Вы можете ее поцеловать.

Фраза звучит так же торжественно, как и на свадебной церемонии. Но этот миг намного трогательнее, чем женитьба. Врач говорит мне это после того, как сообщил результаты последнего анализа крови: отныне у Азилис эффективный иммунитет. Мы можем снять маски. Приехав этим утром в больницу, я не ожидала услышать подобную новость. Я была застигнута врасплох. И потрясена. Как девушка, которую первый раз поцеловали.

Я немного дрожу, снимая маску. Азилис недоуменно меня рассматривает. Внезапно у нее начинает дрожать подбородок, а глаза увлажняются. Она внимательно меня рассматривает. Она не узнает меня — она не видела меня без маски больше полугода. Почти всю свою жизнь. Впрочем, не только меня, но и всех остальных. Она узнает только глаза.

Я удерживаю ее взгляд и, чтобы ее успокоить, тихонько с ней разговариваю. Врач снова обращается ко мне:

— Давайте же, поцелуйте ее!

— Здесь, сейчас, сию же минуту? Я не готова.

— Ну, конечно же, давайте, вы можете! Она немного растеряна. Это ее успокоит.

Это, конечно, глупо, но я немного напугана. Я так часто об этом мечтала на протяжении шести месяцев! Я беру ее на руки, и мое сердце начинает бушевать, когда я касаюсь губами ее нежной щечки. Я, как больная булимией в момент приступа, уже не могу остановиться, я «поедаю» ее поцелуями.

Азилис успокаивается под их лавиной. Нежными и кроткими движениями она гладит мои щеки, губы, словно это что-то хрупкое, нереальное. Затем, смеясь, хватает меня за нос, за губы, подбородок, мнет, дергает и крутит их. Она больше не боится, как будто она внезапно вспомнила обо всех тех наших поцелуях, которыми мы ее одаривали, когда она родилась. Ведь ничто лучше поцелуя не скажет о любви. Не даст тебе знать, что тебя любят.

Выйдя из больницы, я звоню Лоику, чтобы рассказать ему о случившемся. Как только он поднимает трубку, я кричу:

— Я ее поцеловала, я ее поцеловала!

Прохожие смотрят на меня кто удивленно, а кто с улыбкой. Если бы они знали… О, этот поцелуй! Я никогда его не забуду!

* * *

Это эффект бабочки. Когда незначительное событие имеет серьезные последствия. То, что теперь у Азилис хороший иммунитет, сразу отразится на жизни нашей семьи. Я осознаю это по дороге домой. Закончен карантин. Теперь Азилис сможет выходить из своей комнаты. Она вольна идти, куда ей захочется. Ей предстоит столько открытий! Нельзя терять ни минуты. Я открываю дверь, прямо на пол бросаю сумку и пальто и устраиваю дочери экскурсию по квартире. Она зачарована, наконец, открывшимся для нее миром. Она всматривается в каждый предмет, изучает каждый цвет, каждый материал. Она не знает, куда смотреть; ей хочется все увидеть, все взять в руки или потрогать, как будто она пытается компенсировать многомесячную изоляцию за вечно закрытой дверью. Или как будто она хочет накопить про запас максимум ощущений, если снова придется оказаться за закрытой дверью. Он пока еще не знает, что этот период закончился. Она не догадывается, что с этого дня она всю жизнь сможет всем этим пользоваться. Всю жизнь.

Открытия на этом отнюдь не заканчиваются. Самое лучшее я оставляю на потом. Я замедляю шаг, приближаясь к комнате Таис. Возбужденная всеми этими нововведениями, Азилис вертится у меня на руках. Останавливаюсь на пороге. Делаю глубокий вдох. И вхожу.