Его пальцы стали постепенно слабеть, и он выпустил ее руки. Почувствовав, что свободна, Лидия метнулась в дальний угол фургона. Огонь, зажегшийся в его зеленых глазах, испугал ее. Встав на колени, уже на безопасном от него расстоянии, она прошептала:

— Вам… теперь лучше?

— Вроде того.

— У вас зубы не стучат больше.

— Я согрелся. — Да, согрелся чертовски основательно. Ему было даже жарко. Жарко так, что он удивлялся, как до сих пор не опалило на теле волосы.

— Жаль, что у нас нет ничего горячего — вам бы хорошо сейчас выпить.

— Да, было бы неплохо. Может, утром удастся разжечь костер.

Никто из них в это не верил, но по крайней мере он смог откликнуться, и они оба — согласно кивнуть друг другу. Теперь, когда кризис явно миновал, нужно было все же договориться, как спать обоим в фургоне.

— Мне бы одеться.

— Ой! — Она в замешательстве подняла руку, словно стараясь унять бьющуюся на горле жилку. Почему сердце билось так бешено и перехватывало дыхание — она до сих пор не могла понять. Но каждый взгляд на темные завитки волос, прятавшиеся в складках одеяла, обернутого вокруг его бедер, кидал ее в пот. — Конечно. — Она повернулась к нему спиной и сделала вид, что расправляет покрывало на постели.

— Все в порядке, — отозвался он через минуту.

Сидя на полу уже в бриджах, Росс натягивал носки. Рубашку он еще не надел, и под взглядом Лидии его плечи и грудь снова начали покрываться гусиной кожей.

— Мистер Коулмэн, — позвала она, отодвинувшись в сторону, — вы бы легли под одеяло, а то точно подхватите воспаление легких.

— Нет уж. Я прилягу здесь.

— Нет. Я тут уже и согрела.

Именно этого он и боялся.

— Да и потом, эта кровать вообще ваша.

Ладно, хоть это по крайней мере она помнит.

— Нет уж…

— Пожалуйста, ну хоть сейчас не упрямьтесь!

— Я и не собираюсь упрямиться.

— Нет, собираетесь. Если бы я не заняла вашу кровать, вам вообще не пришлось бы спать под фургоном. Так не заставляйте меня чувствовать себя виноватой больше, чем надо. — Она видела, как он поджал губы, и не удержалась от еще одной шпильки. — А если вы заболеете, то не скоро сможете добраться с Ли до Техаса.

— Не заболею.

— Или вдруг умрете. Что тогда станет с Ли?

— Не собираюсь я умирать.

— Да почем вы знаете?

— Ладно, ради всего святого! — взорвался он.

Согнувшись, он прополз к тюфяку и растянулся на нем, чувствуя себя более усталым, чем ему бы хотелось казаться. Приподнявшись, он натянул сверху теплое одеяло.

— Ну вот. Довольны?

— Да, — ответила Лидия, улыбаясь.

Она протерла пол фургона сырым полотенцем, вывесив его затем наружу, вместе с его одеждой. Сколько времени им потом придется все это выжимать — она не знала, но оставлять мокрое в фургоне тоже было ни к чему. Потушив лампу, она отползла в противоположный угол, завернулась в одеяло и села, прислонившись к борту.

Черт возьми! Росс знал, что следует сделать — но как он мог? Как мог он предложить этой девице, которая спала Бог знает с какой уймой мужчин, в которой соединилось все, что он ненавидел и от чего всю жизнь пытался избавиться, предложить лечь в одну с ним постель? Предложить ей лечь возле него, туда, где Виктория, — выглядевшая достойно и благовоспитанно даже в постели в своей ночной рубашке, отделанной атласными бантами и кружевами, — спала все это время?

Нет, из этого ничего не выйдет. Эта девица решительно ему не нужна. Ну уж, хихикнул где-то внутри гнусный голосок. Да, он хочет ее. Желание перерастало в тупую боль, которую он ощущал физически. Но ведь он человек — не животное. Любовь Виктории навсегда освободила его от низменных инстинктов. И если ему не подвластны желания собственного тела — то по крайней мере подвластен отклик на них его собственного разума.

— Мисс… м-м… Лидия, — позвал он в темноту.

— Да? — голос ее звенел от испуга. Что это он задумал? Ведь обычно именно ночью мужчины проделывают с женщинами Бог знает что. Она вспомнила рыдания матери, делившей постель с Отисом Расселлом. И из памяти ее не исчезли ночные налеты Клэнси на ее собственное убогое ложе.

— Нечего вам сидеть там всю ночь. Ложитесь на другой конец тюфяка, если хотите.

— Мне и здесь хорошо.

— Не будьте дурочкой. — Приподнявшись на локтях, он смутно различил во тьме ее силуэт. — До рассвета еще несколько часов. И если просидите так всю ночь, утром будете совсем разбитой.

— Ничего. Я сильная. Все будет в порядке.

Упрямства этой девчонки, затеявшей с ним очередной спор, расшатавшиеся нервы Росса уже не выдержали. В этих спорах он и так то и дело сдавал позиции. Терпению его пришел конец.

— Давайте сюда, черт возьми, говорю я! — Протянув руку, он схватил ее за запястье и проволок через весь фургон к месту, где лежал.

Из глаз Лидии покатились слезы. Она-то думала, что Коулмэн не способен сделать с ней то же, что делал Клэнси, но, оказалось, ошиблась. Она боролась изо всех сил — пока не поняла наконец, что бороться ей не с кем. Коулмэн, бросив ей одеяло, отвернулся к борту, даже до нее не дотронувшись.

Лидия пролежала с открытыми глазами еще несколько долгих минут, чувствуя, как успокаивается постепенно ее тело. Когда дыхание Коулмэна стало глубоким и ровным, она позволила себе поверить, что он все-таки не обидит ее, и только завернулась поплотней в одеяло.

Снаружи лил по-прежнему дождь, хотя раскаты грома слышались уже в отдалении и молнии не сверкали. Даже без прикосновения тепло, исходившее от тела Росса, согревало ее. Она уснула.

Когда Росс проснулся, то с минуту не мог понять, где он находится. Взгляд его скользнул по левой стенке фургона. В щель между бортом и парусиновой покрышкой он увидел, что уже рассвело, но дождь льет по-прежнему. Здесь, однако, было почему-то сухо, тепло, он чувствовал себя отдохнувшим и еще смутно помнил о чем-то очень приятном…

В мгновение он обернулся. Рядом лежала Лидия. Она не спала, лежа поодаль от него на противоположном краю матраца; в гнездышке ее полусогнутой правой руки устроился Ли. Ее рубашка была расстегнута, и Ли с наслаждением сосал грудь.

Она слегка повернулась к Россу.

— Простите, что мы вас разбудили. Вы вроде спали так крепко…

— Вы и не разбудили. Я вообще привык рано вставать.

Росс пытался отвести глаза от нее, от мирно сосущего сына, от ее груди — но не мог. Он не думал о том, что лежал в одной постели с ней — и оба почти без одежды. Не думал и о Виктории. Не думал ни о чем, кроме того, как она хороша, когда вот так сонно ему улыбается.