Этим утром его внезапно разбудил стрекот вертолета, который приземлялся в саду виллы. Напуганный противной ревущей стрекозой, баобаб сразу помрачнел.

На фоне вековых деревьев вертолет телевидения казался игрушечным. Когда машина с оглушительным рокотом спланировала над головами собравшихся, все разглядели молодого пилота в огромных очках со светоотражающими стеклами. Вертолет взмыл в небо над виллой и продемонстрировал настоящий танец с непредсказуемыми па: он пикировал на самую верхушку колонны Траяна, затем медленно подбирался к храму, зигзагами скользил между статуями, внезапно устремлялся к облакам и практически исчезал из виду, но затем вновь появлялся над декорациями, выписывая круги в воздухе.

Пилот вертолета искал для съемки самые неожиданные ракурсы, которые должны были придать главному эфиру дня магический оттенок. Его приземление в саду вызвало бурю эмоций, особенно у рабочих, которые все бросили и сбежались поглазеть на пришельца с небес. Из вертолета вышел капитан Антонелли, загорелый, в просторном серо-зеленом комбинезоне с множеством карманов. Закатанные рукава давали возможность полюбоваться татуировкой, которая свидетельствовала о его любви к приключениям. Сняв солнечные очки, капитан засверкал огромными фисташковыми глазами.

Антонелли, пилот телевизионного вертолета, был неотразим, как герой комикса: красивый и мощный. Беатриче уже давно чувствовала себя неуютно в роли затворницы. Увидев Улисса, причалившего к ее одинокому острову, принца на белом коне, она едва не подпрыгнула, подскочила к нему, пожала руку и увела от нескромных голубков Руджери на виллу.

В честь пилота быстро приготовили импровизированное угощение: ветчину, хлеб, ломтики замороженной дыни. За столом между Беатриче и Антонелли состоялась дуэль взглядов, которую оба прерывали только для того, чтобы подкрепиться и жадно отхватить очередной кусочек времени, отделявшего их от желанного уединения.

Влажная жара вибрировала от стрекотания цикад, о легком дуновении ветерка приходилось лишь мечтать. Наконец пилот откинулся на стул и как бы между делом обратился к Беатриче:

— Не хотите посмотреть на виллу сверху? Может, я не заметил какой-нибудь живописный уголок, а вы бы с вертолета мне его показали…

Женщины переглянулись с хитрыми улыбочками, голубки нахмурились от зависти. Беатриче с восторгом согласилась, хлопая в ладоши, как девчонка.

Такого пьянящего восторга Беатриче давно не испытывала: одни в небе, босиком, в безрассудном полете среди облаков… Дрожь вертолетного винта совсем взбудоражила ее, и Беатриче перестала себя контролировать. На недостижимой высоте, вдалеке от земли, от людских глаз, маленькое отступление от обета целомудрия казалось вполне позволительным.

Уверенным жестом Антонелли потянул на себя штурвал, и машина послушно изобразила, как выглядят в небе американские горки. Беатриче расстегнула пилоту ширинку, и среди рычагов управления начались отнюдь не атмосферные колебания, к которым небеса были непривычны. Капитан Антонелли поднял свой летающий корабль как можно выше, подальше от любопытных взглядов; лишь черная точка, будто малюсенькая родинка, виднелась на голубом небосклоне. Одновременно с оргазмом капитан молниеносно ринулся по спирали вниз, как будто желая всех поразить фигурой высочайшего пилотажа. Посадка была мягкой, и Беатриче спокойно покинула вертолет. Никому даже в голову не пришло, что там, наверху, могло приключиться нечто подобное. Только Тициана заметила, что глаза Беатриче лихорадочно блестят, чего очень давно не случалось, губы ее дрожат, а руки нервно одергивают смявшуюся тунику. Все это наводило на определенные мысли. Ну а Антонелли, который был во Вьетнаме, на ледниках, работал на тушении пожаров? Сначала он споткнулся на трапе, а затем, бледный и плохо соображающий, еле-еле снял шлем. «Видно, небесные забавы его немного утомили», — заключила Тициана, хитро ухмыляясь.

Беатриче была абсолютно спокойна и ничуть не мучилась угрызениями совести. Она никогда прежде не встречала таких красавцев и упустить возможность просто не могла. Она не видела ничего плохого в том, что после длительного воздержания позволила себе маленькое послабление. Дав себе слово, что снова примет все обеты и больше никогда не уступит греху, Беатриче победоносно отправилась к месту своего затворничества.

Берлинская лазурь бурлила от жары, распространяя насыщенный, едкий, чуть ли не колючий запах. Краска стекала по поверхности купола, приходилось накладывать ее в два слоя. Замир решил, что все дело в растворителе. Выпарилась первая молекула цианистой соли. Она покатилась по черным волосам Замира, соскользнула на подбородок и исчезла в одной из кожных пор. Другие частички яда, микроскопические игрушки со смертоносной начинкой, неуверенно повисали в воздухе, толпились на носу юноши и, толкаясь, сверкая на солнце, выстраивались в жутковатые кристаллики, пока очередной вдох не поглощал их. Цианид бодро побежал по кровеносным сосудам, привел в действие загадочные возбуждающие механизмы, и Замира охватила странная эйфория. Разум затуманился, кисть стала выписывать причудливые каракули. В голове зазвучала протяжная восточная мелодия, и Замир стал подпевать, выводя монотонный мотив, прерываемый длинными необъяснимыми паузами. Под размеренный ритм он радостно вычерчивал на поверхности свою историю, откинув тоску о прошлом и тягостные воспоминания. В счастливом полете среди глубокого цвета глаз Умберты он висел над пропастью.

В кромешной тьме Замир спустился с лесов и, сгорая от желания, заключил в объятия Умберту. Они улеглись на песок и стали смотреть на звезды, те самые, что Замир изображал на куполе. Умберта указала рукой на небо и тихо сказала:

— Там, на востоке, твой дом.

В звенящей, проникновенной тиши Замир почувствовал, что его сердце расширилось и может вместить в себя счастье, жизнь, целую Вселенную. Лежа рядом с любимой женщиной, он забывал о своем прошлом, о Руджери, как о долгой, изнурительной болезни.

— Ты мой дом, — сказал он, обняв ее еще крепче.

В такие мгновения он казался Умберте менее закрытым, расположенным к откровенности. Ей не терпелось порасспрашивать его, узнать что-нибудь о его жизни. Больше всего хотелось поговорить о Руджери, об их отношениях, но она не знала, как подступиться к этой теме. Несколько дней тому назад она заметила на шее Замира маленький красный рожок на золотой цепочке и, чтобы начать разговор с нейтральной ноты, поинтересовалась:

— Ты его никогда не снимаешь?

Желая очаровать или же обмануть Умберту, мелодичным голосом, путающимся среди липких нитей удушливой жары, юноша начал свой рассказ, похожий на сказку «Тысячи и одной ночи»:

— История этого рожка удивительна. Долгие годы он неподвижно, спокойно висел на коралловом отростке в водах Красного моря. Однажды в порыве отчаянного голода рожок проглотил морской окунь. Сначала окунь задыхался, пытался освободиться от рожка, но восторженные возгласы других рыб убедили его в том, что с таким приобретением он может стать знаменитостью. Огненно-красные отблески, окрашивавшие чешую, сделали его непохожим на всех остальных. Окуня стали превозносить, как короля. Кроме того, кончик рожка, который высовывался из-под жабр, сводил с ума молоденьких рыбешек.