человека в противодействии детерминирующим его силам. Он исходил из того, что человек может осознать действующие за его спиной силы и что, осознавая их, он расширяет сферу свободы и способен превратиться из беспомощной игрушки, движимой бессознательными силами, в самоосознающего и свободного человека, самостоятельно определяющего свою судьбу. Эту цель Фрейд выразил такими словами: «На месте Ид (Оно) должно быть Эго (Я)».

Учение о бессознательных силах, определяющих сознание человека и совершаемый им выбор, имеет давнюю традицию в западной мысли, восходящую к XVII в. Спиноза был первым мыслителем, разработавшим четкое представление о бессознательном. Он полагал, что люди «осознают свое желание, но не ведают причин, детермиировавших это желание». Другими словами, обычный человек несвободен, но живет с иллюзией свободы, поскольку им движут не осознаваемые им причины. Для Спинозы само существование бессознательной мотивации составляет основу человеческой зависимости. Но он на этом не останавливается. Достижение свободы, с точки зрения Спинозы, базировалось на всевозрастающем осознании действительного положения вещей как внутри человека, так и вне его.

Идея бессознательной мотивации в совершенно ином контексте была выражена А. Смитом, писавшим, что экономический человек «ведом невидимой рукой, чтобы содействовать достижению цели, не входившей в его намерения»[59].

И снова в другом контексте мы находим представление о бессознательном в известном высказывании Ницше: «Я это сделал», – говорит моя память. «Я не мог этого сделать», – говорит моя гордость и остается непреклонной. В конце концов память уступает»[60].

Впрочем, общее направление мысли, связанной с открытием объективных факторов, детерминирующих человеческое сознание и поведение, следует рассматривать как часть общей тенденции к рациональному и научному охвату реальности, – тенденции, характерной для западной мысли с конца средневековья. Средневековый мир был хорошо упорядочен и казался безопасным. Человек был сотворен Богом и находился под его неусыпным надзором; человеческий мир представлялся центром мироздания; человеческое сознание считалось последней несомненной духовной сущностью, подобно тому как атом признавался мельчайшей неделимой физической сущностью. И вот за каких-нибудь несколько столетий этот мир разлетелся вдребезги. Земля перестала быть центром вселенной; человек был признан продуктом эволюционного развития, ведущего начало с наиболее примитивных форм жизни; физический мир вышел за пределы всех понятий о времени и пространстве, казавшихся такими стабильными даже предыдущему поколению, а сознание было признано инструментом для сокрытия мыслей вместо того, чтобы быть бастионом истины.

Маркс был тем автором, который, помимо Спинозы до него и Фрейда после него, внес наиболее значительный вклад в опровержение представления о доминирующем положении сознания. Вероятно, он находился под влиянием Спинозы, чью «Этику» он изучил основательно. Важнее то, что решающее воздействие на мысль Маркса оказала гегелевская философия истории, включавшая в себя представление о том, что человек, сам того не подозревая, является орудием истории. По Гегелю, именно «хитрость разума» заставляет человека быть представителем абсолютной идеи, хотя субъективно он руководствуется осознанными целями и индивидуальными страстями. В философии Гегеля отдельный человек с его сознанием – это марионетка на подмостках истории, а Идея (Бог) дергает ее за ниточки.

Спустившись с небес гегелевской Идеи к земной человеческой деятельности, Маркс сумел дать гораздо более конкретное и точное объяснение тому, как функционирует человеческое сознание и какие объективные факторы влияют на него.

В «Немецкой идеологии» Маркс писал: «Не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание»[61], – и в этом положении он усматривает решающее различие между взглядами Гегеля и своими собственными. «Не сознание людей, – писал Маркс позже, – определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание»[62]. Хотя человек верит, что идеи формируют социальную обстановку, в действительности все наоборот: социальная реальность формирует мысль. «Производство идей, – писал Маркс, – представлений, сознания первоначально непосредственно вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей, в язык реальной жизни. Образование представлений, мышление, духовное общение людей являются здесь еще непосредственным порождением материального отношения людей. То же самое относится к духовному производству, как оно проявляется в языке политики, законов, морали, религии, метафизики и т. д. того или другого народа. Люди являются производителями своих представлений, идей и т. д., – но речь идет о действительных, действующих людях, обусловленных определенным развитием их производительных сил и – соответствующим этому развитию – общением, вплоть до его отдаленнейших форм. Сознание [das Bewusstsein] никогда не может быть чем-либо иным, как осознанным бытием [das bewusste Sein], а бытие людей есть реальный процесс их жизни. Если во всей идеологии люди и их отношения оказываются поставленными на голову, словно в камере-обскуре[63], то и это явление точно так же проистекает из исторического процесса их жизни, – подобно тому, как обратное изображение предметов на сетчатке глаза проистекает из непосредственно физического процесса их жизни»[64]. Применяя гегелевскую теорию о «хитрости разума» к собственной концепции социальных классов, Маркс более определенно констатировал в «Немецкой идеологии», что класс достигает независимого существования над индивидами и вопреки индивидам, существование и личностное развитие которых предопределено их классовой принадлежностью.

Маркс рассмотрел связь между сознанием и языком и подчеркнул социальную природу сознания. «Язык так же древен, как и сознание; язык есть практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее также и для меня самого, действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возникает лишь из потребности, из настоятельной необходимости общения с другими людьми. Там, где существует какое-нибудь отношение, оно существует для меня; животное не «относится» ни к чему и вообще не «относится»; для животного его отношение к другим не существует как отношение. Сознание, следовательно, с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока вообще существуют люди. Сознание, конечно, есть вначале осознание ближайшей чувственно воспринимаемой среды и осознание ограниченной связи с другими лицами и вещами, находящимися вне начинающего сознавать себя индивида; в то же время оно – осознание природы, которая первоначально противостоит людям как совершенно чуждая, всемогущая и неприступная сила, к которой люди относятся совершенно по-животному и власти которой они подчиняются, как скот; следовательно, это – чисто животное осознание природы (обожествление природы)»[65].

Хотя уже Маркс использовал в «Немецкой идеологии» термин «вытеснение» (Verdrängung) во фразе «грубо вытесняя обыкновенное естественное влечение»[66], одна из наиболее блестящих последовательниц марксизма периода до 1914 г. Роза Люксембург выразила марксистскую теорию об определяющем влиянии исторического процесса на человека прямо в психоаналитической терминологии. «Бессознательное, – писала она, – приходит раньше сознательного. Логика исторического процесса приходит раньше субъективной логики человеческих существ, участвующих в историческом процессе»[67]. Эта формулировка совершенно ясно выражает мысль Маркса. Человеческое сознание, т. е. «субъективный процесс», определяется «логикой исторического процесса», которую Р. Люксембург приравнивает к «бессознательному».

Может показаться,