Незадолго до смерти Карла «Ардис» подготовит на русском полное собрание сочинений Ивана Киреевского, видного славянофила XIX века, а также выпустит книгу Марка Альтшуллера о предтечах славянофильства в русской литературе. Это тема Карла явно занимала. И в RLT, и в антологиях «руссисты» будут представлены, а у Василия Шукшина и Федора Абрамова выйдут книги на английском. Тем не менее в целом Карл считал «деревенскую прозу провинциальной, монотонной и сентиментальной… Интерес к ней среди несоветских читателей может быть главным образом социологическим, и не только потому что культура настолько другая. Мир Маркеса не менее другой – но по мере того, как он его описывает, этот мир оживает; полнота, страсть и цвет жизни восхищают нас. Бычьи же потуги значительной части советской сельской прозы действуют как снотворное».

Любопытно отношение Профферов к Солженицыну, который, с одной стороны, был знаменем диссидентского движения, с другой – по своими взглядам на прошлое и настоящее России приближался к националистическому крылу советской интеллигенции и нередко хвалил «деревенщиков». Очевидно, что к моменту рождения «Ардиса» Солженицын уже был слишком знаменит, чтобы обратить внимание на небольшое самодельное издательство где-то в Мичигане.

Первым описавший вселенную ГУЛАГа Солженицын поначалу делал весьма успешную литературную карьеру в СССР, но с окончанием оттепели попал в опалу, и его перестали печатать. Зато на Западе уже в 1968 году были опубликованы романы «В круге первом» и «Раковый корпус», которые сделали Солженицына международной величиной. Профферы приехали в Москву в разгар травли писателя. Осенью 1969 года, уже после их отъезда, он будет исключен из Союза писателей. В 1970 году Солженицын получит Нобелевскую премию по литературе, но его преследования не будут прекращаться вплоть до высылки из страны в 1974 году.

Cудя по всему, Профферы весьма интересовались восприятием Солженицына на родине: «Мнения о Солженицыне как писателе в Советском Союзе весьма разнятся. Некоторые считают его великим писателем, подобным Толстому. Большинство проводит различия между его политической значительностью и художественными способностями. Многие соглашаются, что он не в состоянии справиться с жанром романа, особенно когда отходит от своего главного предмета, тюремного лагеря». К моменту приезда в Москву в 1969 году Карл уже читал ранние произведения Солженицына, но признается: «Не представляю, чтобы я смог прочесть его романы повторно». «Я бы сказал, что Солженицын поэт глумления, но этого, самого по себе, недостаточно для искусства, – пишет Проффер в 1976 году, – Впрочем, именно его тяжелая ирония и удары кувалдой… позволяют атаковать советский строй, и никто не сомневается в его превосходстве как историка и поэта Архипелага».

Вероятно, самыми активными пропагандистами Солженицына в кругу Профферов были Копелевы (позднее их взгляды, как часто бывает, поменяются). Лев работал с Солженицыным в одной шарашке, и тот вывел его в романе «В круге первом» под именем Рубина. Именно Копелев передал рукопись «Одного дня Ивана Денисовича» в редакцию «Нового мира».

В другом месте своих воспоминаний Карл походя упоминает Солженицына, размышляя о Надежде Яковлевне: «Она не сидела в лагере и не соперница Солженицыну в этом отношении, зато лагеря не искривили ее и не сузили ее фокус… И, не в пример Солженицыну, в том, что будет написано на бумаге, она ни на какие компромиссы не шла. Ни одного абзаца она не вычеркнула, ни одного слова не изменила, чтобы напечататься в СССР (также, в отличие от него, она не обеспокоилась стать членом Союза писателей и никогда не надеялась получить Ленинскую премию)».

Впрочем, в общественной полемике по поводу того, как посмел Солженицын в «Бодался теленок с дубом» вывести Твардовского человеком со слабостями, а не в образе «святого», Проффер встает на сторону Солженицына: «Враждебность некоторых критиков проистекает прежде всего из обыкновения русских предпочитать жития святых откровенным биографиям».

Имя Солженицына снова всплывает в воспоминаниях Карла о Бродском: «Он осудил Солженицына, назвав его сочинения просто-напросто апофеозом социалистического реализма (не первый и не последний раз мы это слышали)». Но эта оценка Бродского и в целом сдержанное отношение самого Проффера к творчеству Солженицына не помешает ему присутствовать в RLT, хотя «тюремную литературу» Карл считал «важной с социальной точки зрения, но не с литературной». Наконец, именно «Ардис» в 1987 году опубликует роман Войновича «2042», где тот под именем Сим Симыча Карнaвалова выведет Солженицына как лжепророка и тирана. Войнович в интервью для этой книги будет с удовольствием описывать скандал, который вызвал его образ: «Как ты смеешь?! – говорили ему. – Это же Солженицын!» «Но мне и у Толстого не всe нравится».

С одной стороны, Солженицын был уже слишком высоко, чтобы начинающие издатели могли его себе позволить. В тот момент, когда Профферы начнут пробовать себя в издании не только прошлого, но и настоящего, нобелевский лауреат переберется в США и станет самым растиражированным на Западе современным писателем из России. С другой стороны – открывать издательство с прозы, которую в СССР считали глубоко антисоветской, Профферы, очевидно, не хотели . Дистанция, выбранная ими по отношению к собственному правительству, стала важной отличительной особенностью их будущего предприятия.

«Ардис» в отличие от подобных ему издательств русской литературы, парижского Ymka Press и мюнхенского «Посева», никогда не брал денег от ЦРУ. Поначалу Профферы предпочитали держаться подальше и от тех острых вопросов, которые могли вызвать гнев Советов. Приведу здесь их характерное заявление, опубликованное в первом томе RLT в 1971 году: «Мы не будем публиковать статьи о литературной политике или подобную этому критику в духе холодной войны, не важно, американского или советского сорта. Это литературный журнал, а не политический».

Характерно, что даже, казалось бы, в очевидных вещах Карл, по крайней мере поначалу, пытается подбирать слова, избегая политизации. Вот примечательная оговорка в том же первом томе RLT по поводу Бродского: «Его собственная поэзия еще не нашла редакционного признания в Советском Союзе» – будто бы речь идет всего лишь о молодом поэте, который никак не может опубликоваться, поскольку редакторы сомневаются в коммерческих перспективах его издания.

Аполитизм Профферов, среди прочего, позволит им дать беспристрастную оценку тем вполне признанным писателям в СССР, которые того заслуживали. Помимо «деревенщиков», о которых уже шла речь выше, Карл будет неплохо отзываться о Чингизе Айтматове, Юрии Нагибине и Юрии Трифонове. У Трифонова в «Ардисе» выйдет три книги по-английски, у Нагибина – одна.

Вячеслав Иванов, или Кома, как его называли в близком кругу, в том числе Профферы, полагает, что аполитизм «Ардиса» предопределен прежде всего влиянием формализма на эстетические вкусы Карла: «Думаю, есть неуловимый дух русской литературы, который обнаруживается в ее форме. Вот много раз повторяемая разными людьми мысль о том, что очень трудно объяснить, почему Пушкин так много значит для нас. Ведь если подходить с точки зрения внелитературных критериев, то у него, конечно, есть какие-то интересные общие мысли, но всe-таки они были высказаны и до него. А вот такой формы, такого языка, такого способа описания того, что ему было интересно, не существовало. Понимание этого у Проффера было, и это понимание вело его к тому, что именно эту сторону русской литературы его коллеги слависты и их ученики не осознают. Он видел, что и в Европе мало кто это понимает и что постепенно Россия также перестает это чувствовать. Ведь и вся новая литература в CCCР была построена на противопоставлении себя власти. Почему было событием, что они нашли „Школу для дураков“ (Саши Соколова. – Н. У.). Это была книга, где фактически нет никакого противопоставления. Всe-таки книга прежде всего замечательна тем, как она написана».