Только что поступивших на службу приветливый глава VIII департамента Сената приглашал к себе для обстоятельной беседы и более подробного знакомства. Кабинет и Герцен, и Победоносцев описывают приблизительно одинаково, если обращать внимание лишь на факты, а не на интонацию. Внимание Константина Петровича привлек микроскоп, и он счел обязательным указать название жука, обнаруженного новым начальником. Герцен с явным пренебрежением к увлечению московского барина и либерала зоологией не замечает микроскопа, но зато сообщает, что у некогда прощенного декабриста в кабинете стоит скелет и хранится несколько набитых птиц, сушеных амфибий и моченых внутренностей. Перечисленные предметы «набрасывали серьезный колорит думы и созерцания на слишком горячительный характер кабинета». Этот «горячительный характер» Константин Петрович не выпячивает, но к личностям на портретах — от Гемпдена и Бальи до Фиески и Армана Карреля — присоединяет авторов запрещенных книг — Луи Блана, Прудона, Фурье — он пишет «Фуррье», а также добавляет Ламартина и «Историю жирондистов». Лики революционных знаменитостей юному правоведу незнакомы, но запрещенные книги и иностранные газеты его интересуют. Он не иронизирует над Василием Петровичем и не упоминает о его декабристском прошлом, однако не упускает любопытный факт из биографии хозяина дома: с 1822 года тот причислен к архивным юношам, о которых, однако, Пушкин в «Евгении Онегине» отзывается со скрытым сарказмом.

Константин Петрович и самого Пушкина считает архивным юношей, и Вяземского тоже, хотя ни тот, ни другой в эту почетную когорту не входили. Юный правовед уже успел полюбить поэта, но жизнь его в подробностях не изучил. Он и в 1904 году не вносит исправления в свои мемуары, доверяясь влюбленной памяти.

О 14 декабря Герцен пишет вскользь, видимо, ничего не зная об опасных связях, почетных в глазах ниспровергателя властей. Остальное — сплошная насмешка, претензии — довольно, впрочем, нелепые — подчеркивает стремление Герцена уязвить и унизить человека, не откликнувшегося на его наивную просьбу. Зубков, бросившийся на выручку какому-то Огареву, безусловно, получил бы иную характеристику от автора «Былого и дум». Ну почему Зубков обязан был примкнуть к герценовской компании? Из-за своего вольнодумства, портретов знаменитых революционных деятелей на стенах и запрещенных книг, стоящих на полке? Какая чепуха! Какое наплевательское отношение к здравом смыслу!

Константин Петрович думал иначе, чем Герцен, и, на мой взгляд, более верно, потому что знал о Зубкове то, чего поверхностный зоил[27]не сумел уловить порхающей, чисто журналистской и по приему очерковой мыслью. Прошлое Зубкова Константин Петрович понимал лучше и глубже Герцена и, несмотря на фигуру умолчания, дал более правильное изображение прощенного декабриста — вовсе не краснобая и шута, а серьезного государственного деятеля, избравшего для себя другое, чем Герцен и арестованный Огарев, предназначение. Автор «Былого и дум» не указывает, где служил Зубков и какую роль играл в окружении генерал-губернатора князя Голицына. Нелюбопытна ему рутинная работа — руководство отрядом столоначальников и обер-секретарей, Герцену подавай преобразования сразу, одним рывком — революцией, и архивы не надо разбирать — сунул пылающую головешку, и дым столбом! Революция все равно собственный порядок установит. С белого листа начнет писать русскую историю. Что из того получилось, мы чувствуем до сих пор, и не чужой шкурой, а собственной.

— Садитесь, молодой человек, — предложил Зубков Константину Петровичу, открытым и добродушным жестом пододвигая несколько смущенному посетителю кресло. — Примером для России какую страну почитаете?

Задал он вопрос с места в карьер.

— Никакую, Василий Петрович.

Зубков удивленно поднял брови, а уголки губ опустил..

— Так-таки никакую?! Что ж, по-вашему, судопроизводство и вообще юриспруденция в России заняла в Европе первейшее место?

— Отнюдь! — И Константин Петрович покраснел, а затем побледнел, выполняя, однако, приглашение хозяина. — Но юриспруденция в России должна соответствовать ее традициям, истории и обычаям. Судопроизводство лишь тогда получит должный порядок, когда будут в достаточной мере учтены данные требования.

— Значит, черновым трудом не гнушаетесь? Папки разбирать и перекладывать из шкафа в шкаф не отказываетесь?

— Нет, не отказываюсь, — вымолвил Константин Петрович.

— Вакансии пока нет, а пособие двадцать рубчиков — сумма невелика. Три рубля с копейками потом прибавим.

Константин Петрович знал, что кое-кому Зубков сразу предложил штатную службу, но зависть не была свойственна характеру готового на любое вознаграждение соискателя. Ее место занимало терпение.

— Я пришел в департамент служить, — произнес скромно Константин Петрович. — А на службе всякое требуется: иногда и пыль вытирать, и шкафы чинить, и ветхие бумаги ремонтировать.

— Превосходно! — воскликнул Зубков, и глаза на лукавом лице заблестели. — Превосходно! Но все же, к какой системе судопроизводства склонность имеете хотя бы теоретически и не для заимствования?

— Если вы настаиваете, то скажу: Англия принадлежит к странам, у которых есть чему поучиться.

— Чему, например?

Поступающий на службу молодой человек весьма заинтересовал Зубкова. Если он ответит удовлетворительно, то и штатную клеточку надо будет подыскать поскорее. Вон как молодой да ранний князь Сергей Урусов широко пошел! Старых дельцов отодвинул — и без обид, и без скандалов. Ничьих амбиций не затронул. А какие зубры в присутствии судьбы просителей вершили! Князь Александр Петрович Оболенский — защитник сирот и вдов, человек московский, коренной, на первых ролях. Роскошный особняк на Солянке, родственники — Самарины, Лопухины, Евреиновы. С императором чуть ли не на «ты». Иван Эммануилович Курута, недавний владимирский губернатор, а в не таком далеком прошлом при великом князе Константине Павловиче в Варшаве состоял и уж с ним-то точно на «ты» находился. Бывший обер-прокурор Святейшего синода Степан Дмитриевич Нечаев сменил Петербург на Москву и поселился на Девичьем поле. Рядом монастырь дивный, луга и прочие сказочные угодья. А почти каждый день в департамент тащится, пока до кресла доберется — весь кошелек раздарит нищим…

Да, если этот длинный и худой правовед ответит удовлетворительно, то мнение особое Урусову сказать надо. Захочет — пусть к себе пригласит.

— Я полагаю, прежде остального стоит перенять у англичан уважение к древним учреждениям, из рода в род служащим хранилищем разума и искусства в применении закона. — Мысль сию Константин Петрович внутри сформулировал, но пока не делился ни с кем. — Кроме того, в Англии отсутствует конституция в нашем понимании, что благотворно влияет…

Тут Зубков его перебил:

— Чем же вас конституция не устраивает?