Я выхожу на огромную лужайку, где девушки наслаждаются свежим воздухом. Солнце светило с самого утра, и теперь наступил такой же ясный полдень. Кое-где по небу лениво плывут низкие облака. На вершине холма красуется высокая церковь. В стороне младшие девочки играют в жмурки; одной из них, с каштановыми волосами, завязали глаза. Остальные, раскружив ее на месте, бросаются врассыпную, как мраморные шарики. А она, неуверенно вытянув руки, неловко шагает по лужайке, приговаривая: «Слепец идет!» Девочки в ответ выкрикивают: «Уфф!», — и она спешит на голоса. Энн сидит на скамейке, читая очередную книжонку за полпенса. Она меня заметила, но я притворяюсь, что не вижу ее. Это не слишком хорошо с моей стороны, но мне хочется побыть одной.

Лесок неподалеку выглядит весьма заманчиво, и я спешу в его прохладное укрытие. Солнечные лучи сочатся сквозь листву, падая на землю теплыми пятнами. Я пытаюсь поймать луч, но его тепло проливается между пальцами. Вокруг тихо, покой нарушают только выкрики играющих в жмурки девочек. Дневник Мэри Доуд притаился в моем плаще, и его тайны оттягивают карман.

Если я смогу выяснить, чего хотела от меня Мэри, что именно я должна узнать из ее дневника, то, возможно, найду способ понять, что происходит со мной. Я открываю дневник и продолжаю чтение.

31 декабря 1870 года.

Сегодня мой шестнадцатый день рождения. Сара восприняла это весьма насмешливо.

— Ну, теперь ты узнаешь, каково это, — сказала она.

Но когда я стала требовать, чтобы она объяснила свои слова, она отказала мне… мне, а ведь я ей почти сестра!

— Я не могу тебе ничего сказать, моя дорогая, дражайшая подруга. Но ты и сама очень скоро все узнаешь. И это будет так, будто перед тобой открылась некая дверь.

Должна признать, я на нее очень рассердилась. Ей-то уже есть шестнадцать, и она знает куда больше моего, милый дневник. Но потом она взяла меня за руки, и я уже не могла чувствовать ничего, кроме любви к ней, ведь она всегда была так добра ко мне.

Что такого особенного в том, что человеку исполнилось шестнадцать лет, остается мне непонятным. И если я надеялась, что дальше дневник Мэри Доуд станет более интересным или познавательным, то я ошибалась. Однако делать все равно нечего, и потому я снова углубляюсь в чтение.

7 января 1871 года.

Со мной происходят настолько пугающие вещи, мой дорогой дневник, что я боюсь даже описывать их. И я боюсь говорить о них с кем бы то ни было, даже с Сарой. Что же со мной будет?

Тут у меня самым странным образом сводит живот. Что же могло оказаться настолько ужасным, что Мэри не смогла довериться даже собственному дневнику? Ветер донес голоса девочек. «Слепец идет! — Уфф!» Следующая запись датирована двенадцатым февраля. Я читаю, и сердце бьется все быстрее и быстрее.

Дорогой дневник, наконец-то столь благословенное облегчение! Я не сумасшедшая, как я того боялась. Видения больше не одолевают меня, потому что я начала — наконец-то! — управлять ими. Ох, дневник, они совсем не пугающие, они прекрасны! Сара ведь и обещала, что это будет именно так, но признаюсь: я слишком боялась их сияния, чтобы позволить себе полностью углубиться в них. Я могла только втягиваться в них против собственной воли, пыталась с этим бороться. Но сегодня — ох! — это было воистину ослепительно! Когда я почувствовала, что приближается жар, я сама попросила, чтобы это пришло. Я это выбрала, я набралась храбрости… И я не чувствовала на этот раз сильного давления, меня ничто не толкало. Нет, в этот раз я ощутила лишь легкое содрогание, и тут появилось это — прекрасная дверь в свет. Ох, дневник, я прошла сквозь нее — и очутилась в мире невероятной красоты, там был огромный сад, в котором пела река, и цветы сыпались с деревьев, как нежнейший дождь. Там было все, что только можно вообразить. Я побежала, быстрая, как лань, и мои ноги были сильными, а шаг упругим, и меня наполнила радость, которую невозможно описать. Казалось, я провела там многие часы, но когда я вышла через ту дверь обратно, все было так, словно я никуда и не уходила. Я снова очутилась в своей комнате, и там меня ждала Сара, и она обняла меня.

— Дорогая Мэри, ты это сделала! Завтра мы возьмемся за руки и воссоединимся с нашими сестрами. А потом мы познаем все тайны сфер…

Меня охватывает дрожь. Обеих этих девушек, Мэри и Сару, посещали видения. Я не одинока. Где-то существуют две девушки — две женщины, — которые, возможно, сумеют мне помочь. Может быть, именно это и хотела сообщить мне Мэри? Дверь в свет. Я не видела ничего подобного… и сада тоже. Мне пока вообще не представлялось ничего прекрасного. А что, если мои видения совсем не похожи на видения Мэри? Картик сказал, что они опасны, и все, что я до сих пор испытывала, как будто доказывает правоту его слов. Картик, который вполне мог наблюдать за мной прямо сейчас, затаившись в лесу… Но что, если он ошибается? Что, если он просто лжет?

Для моей головы все это чересчур. Я закрываю тетрадь и принимаюсь прогуливаться между огромными деревьями, легко касаясь пальцами грубых неровностей древней коры. Земля под ногами усыпана желудями, сухими листьями, мелкими веточками, вокруг шевелится лесная жизнь…

Я выхожу на поляну, и передо мной возникает маленькое озеро, с поверхностью гладкой, как стекло. На другой его стороне стоит навес для лодок. И к обрубку дерева привязана старая голубая гребная шлюпка, с одним-единственным веслом. Она слегка раскачивается под порывами ветра, отчего по воде идет рябь. Вокруг никого нет, никто не может меня увидеть, и потому я, обойдя озерцо, отвязываю лодку от причала и забираюсь в нее. Теплый солнечный луч целует меня в щеку, когда я ложусь на носу лодки. Я думаю о Мэри Доуд и ее прекрасных видениях, о двери в свет, о фантастическом саде. Но если бы я управляла своими видениями, я бы больше всего хотела увидеть матушку.

— Я выбираю ее, — шепчу я, моргая, чтобы смахнуть слезы.

«Не лучше ли выплакаться, Джемма…»

Я закрываю лицо ладонями и тихо рыдаю; я плачу, пока у меня не распухают глаза. Ритмичный плеск воды о борт лодки лишает меня воли, и вскоре меня охватывает дремота…

…И сразу начинается сон. Я бегу по лесу сквозь ночной туман, дыхание вырывается изо рта маленькими белыми облачками. Я гонюсь за ланью, ее светло-коричневое тело мелькает между деревьями, как будто дразня меня, как будто она сама — часть тумана и вот-вот растает… Но я понемногу догоняю ее. Мои ноги все набирают скорость, и вот я уже почти лечу, я протягиваю руки, чтобы коснуться лани. Пальцы ощущают теплый мех — но это уже не лань, это синее платье моей матушки. Это моя мать, моя мать — здесь, в этом месте, и ткань ее платья совершенно реальна под моими пальцами. Матушка улыбается.

— Найди меня, если сможешь, — говорит она и бросается бежать.

Подол ее платья цепляется за ветку дерева, но она тут же высвобождается, сильно дернув юбку. Я хватаю лоскут ткани и прячу в лиф, и гонюсь за ней по затянутому туманом лесу, и выбегаю к руинам древнего храма, где пол усыпан лепестками лилий. Я боюсь, что потеряла ее, но она манит меня, стоя на тропе. Я снова бегу сквозь туман, и вдруг мы попадаем в школу Спенс, и взбегаем по бесконечным ступеням, мчимся по коридору третьего этажа, где длинным рядом висят портреты. Я бегу на звук смеха матушки, и мы взлетаем по лестнице еще выше, — и вдруг я остаюсь в одиночестве на площадке перед запертой дверью в восточное крыло… Воздух тихо нашептывает колыбельную… «Приди к нам, приди к нам, приди к нам…» Я сильно толкаю дверь ладонью. Но за ней вовсе не обгоревшие руины. Там комната, полная живого света, с золотыми стенами и сверкающими полами. Матушка исчезла. Вместо нее я вижу маленькую девочку, сжимающую в руках куклу.