Его напарник по левой ноге имел, напротив, выражение мечтательное. Казалось, он прогуливается с возлюбленной по вечернему приморскому променаду.

Ответственный за левую руку улыбался так, будто не человека нес, а бревно на деревенской стройке, где всем миром помогают молодоженам срубить пятистенок.

Последний явно испытывал неловкость. Неловко ему было и за себя, и за коллег, и за пойманного, и за фотографов, и даже, кажется, за вконец обнаглевшее солнце, которое пялилось сверху своей пресыщенной харей.

Вот они, все пятеро, ее потенциальные одноклассники, ухажеры, мужья. Одного из них прочит ей Наташа, с одним из них она обязана быть счастлива.

На сцену стали взбираться ораторы. Были и вполне горластые, которые складно обвиняли и яростно уличали. Вера даже завелась немного и что-то такое прокричала хором с теснившими ее соучастниками. Но только все у ораторов выходило половинчато. Они не призывали прорвать государевы фаланги ордами старушек и студентов, не вели собравшихся на штурм. Так делают или нерешительные любовники, страшащиеся последнего шага, или любовники хитрые, сознательно последний шаг откладывающие, разогревающие сразу нескольких, чтобы при удобном случае воспользоваться одной. Ораторы поглаживали толпу, как женщину, и, когда она раскалялась до стона, сбавляли пыл.

Вера чуяла смутное возбуждение окружающей среды, смиренное страхом, воспитанием, пластмассовой броней, застегнутыми ширинками. Возбуждение росло, а Вера превратилась в пузырь кислорода в толще, в раковину пустоты в ворочающейся человеческой лаве. Обстоятельства сдетонировали, ее вселенная расширялась, желая прорваться и то ли поглотить все окружающее, то ли в окружающем раствориться.

Веру качало и влекло, людские буруны мотали ее, но оболочка пузыря крепла, и ничего Вера уже не желала сильнее, чем побороть физические законы и впустить в себя эту громаду и толщу, заполнить себя громадой и толщей, самой стать громадой и толщей и навсегда перестать быть.

Она ни за что не превратится в полость одиночества, застывшую в людском безразличии. Сольется со всеми этими мужчинами хотя бы в крике.

И Вера закричала.

Но ей не вторили, не присоединялись. Она вопила отчаянно, освобождая вокруг себя пространство. Ее заметили, смотрели уже не поверх голов, а в упор. И стали пятиться. А она каждому в лицо орала.

Ворворвор!

Славаславаслава!

Слишком уж Вера увлеклась. Как если бы на концерте голосила, не переставая, «браво». Все прочие зрители угомонились, а она все «браво» да «браво». Соседи бы стали отодвигаться, шикать, а она бы выскочила к сцене, схватила бы скрипача за плечи и в самое лицо: «браво!», виолончелисту – «браво», альтисту – «браво», пианист пытался отпрыгнуть, но и ему «браво, браво, браво». И тогда Вера ударила бы по клавишам и, повернувшись к залу, крикнула бы…

Она и вправду стала протискиваться к трибунам.

– Провокатор… – зашипели вокруг. – Провокаторшаааа!!!

Ее схватили. Прямо за лицо. Чужие соленые пальцы смяли нос, ногти с грязными ободками полезли в рот. Мелькнул наколотый перстенек, колечко «спаси и сохрани» ударило в зубы.

Наконец-то ее трогали. Не трусливо, воровато, походя, а конкретно ее, Веру, хапали, заламывали, опрокидывали.

Она цапнула, и во рту посолонело.

И она побежала на объективы, мобилы и планшеты, которые в тот день были вместо лиц.

* * *

Веру поволокли, и она увидела верх. Самолет чертил белым по синему фону. Самолет расстегивал небо, но оно быстро зарастало. Так и у бунтовщиков с Россией. Они ее по щекам шлепают, нашатырь к физиономии сонной подносят, тормошат, хоть рассмешить пытаются, хоть разозлить, все впустую. Утратив надежду, пинают ее, колют булавками, зажигают бумажные жгуты между пальцев, и, если удается разбудить, она крушит все вокруг, и тем, кто потревожил ее, в первую очередь достается. Но они всему рады, хоть какое, а внимание. А потом снова сон, храп и непроизвольные ветры.

Колесный арестантский ларь, которому скармливали задержанных, встретил Веру запахами свежей нитроэмали, резинового пола и деревянных скамеек, всех этих внутренностей свежеклонированного для усмирения подданных существа. Обнаружив себя после непродолжительного кувыркания в замкнутом чреве, Вера не успела отряхнуться, как дверца снова распахнулась и полицейские вогнали новое трепыхающееся тело. На этот раз полноватого бородатика, который вопреки своему комическому положению умудрялся сохранять достоинство и попросил у Веры прощения за то, что невольно толкнул.

Вера огляделась, перед ее взглядом предстали мужчины всех сортов: взрывной тихоня и флегматичный баламут, благообразный пенсионер, эксцентрик со стрижкой и тихий, неприметный псих. Одни возились со смартфонами, другие затеяли бурные прения. Атмосфера была будто ночью в общей спальне подросткового лагеря: взрослых нет, и воздух пьянит.

Веру оглядели быстро, каждый по-своему. Юноша с коком вскинул и тотчас убрал глаза, чистенький дед обсмотрел со старческим трепетом и возобновил монолог о коррупции, средних лет пассажир зыркнул со стыдливостью извращенца и продолжил кушать из пакетика, а откормленный юноша лениво провел по ней взглядом и вернул зрение к тачскрину.

Все невольные попутчики глянули и отвели взоры, но она знала – все они теперь думают о ней, говорят с учетом. Все разом, одновременно, друг с другом не согласуясь.

Память подбросила картину из юности: рисовальный класс, полтора десятка рук фиксируют студентку педучилища. Подрабатывает натурщицей, замерла, отдается и принадлежит всем разом, совершенно, впрочем, целомудренно. Тишину нарушают только звуки сглатывания и штриховки. Вера тогда намечала телесные очертания и думала, что интересно, наверное, вот так принадлежать всем. И мысль эта с тех пор не давала покоя. Вскоре на глаза попалось объявление – требуется модель для боди-арта. За четыре часа, уходящих на создание изображений на ее теле, предлагалась универсальная сумма – сотня долларов. Отсутствие интима кокетливо гарантировалось.

Пробы проходили почему-то в помещении футбольного Союза. Встретил плотный, как батон «телячьей», усач. Спросил, чем занимается, пообещал пристроить оформителем в спортивный листок, попросил раздеться. Пока она стаскивала, стягивала и вешала на спинку стула, он ходил из угла в угол, бросая взгляды, которые маскировал под деловые. Несколько раз крутанул глобус в виде мяча. Когда осталась в одних трусах, торопливо попросил и трусы.

И трусы?

И он дакнул несколько раз. Да, да, да! И трусы!

И от своего порыва покраснел до вареной ветчинности.

А когда сняла, забегал. Каблуки стал искать. Как же так, пришла без каблуков. Ох, ах, большое профессиональное упущение. И от этой его суеты она утратила стыд. Не он ее смущал, а она его. Он боялся навести на нее глаза. Она попросила воды и закурила без спроса, и он поднес стаканчик и пепельницу услужливо подставил.

Каблуки у него нашлись, и он их Вере протянул и спросил, можно ли других специалистов позвать.