После кошмарной ночи наедине с леденящим кровь альбомом меня снова вызвали на допрос. На этот раз рядом с майором сидела молодая женщина в черном платье, с гладко зачесанными черными же волосами. Лицо ее, идеально правильное, походило на лик Нефертити, скопированный холодным копиистом с гипсового слепка. То была беспощадная красота, не оставлявшая в мужском сердце никаких надежд на снисхождение. Повелевающим взором она указала мне на стул против себя. Я сел.

- Смотрите мне в глаза, - приказала Нефертити; в голосе ее и в самом деле слышался едва уловимый восточный выговор. - Смотрите мне прямо в зрачки. Не спускайте глаз…

Я невольно подчинился, и взгляды наши соединились, сплелись в некий почти осязаемый материальный жгут. Самый настоящий нервный ток пробежал по нему, парализовав желания мои и волю.

- Смотри в мои зрачки… - Женщина говорила медленно и глухо. - Ты не сможешь отвести свой взгляд в сторону, ибо видишь, уже видишь проблески своего спасения. Да, они в моих глазах. Я - твой путь к жизни. Ты уже чувствуешь, ты уже знаешь это. Сердце твое бьется с радостной надеждой. Оно первым ощутило, что смерть не остановит его. Ты будешь жить! Сейчас ты сделаешь первый шаг к своему спасению… Не сводя глаз своих с меня, ты поставишь подпись свою под вердиктом о жизни.

Майор подсунул мне какую-то бумагу, и рука моя, послушная воле этой женщины, вывела подпись.

- Свет жизни твоей горит в моих глазах, - продолжала Нефертити все тем же монотонным властным голосом. - Он горит все ярче и ярче, ибо ты идешь к своему спасению все увереннее и увереннее… Взгляни на эту фотографию. Ты знаешь, кто это. Назови этого человека.

- Это начальник службы наблюдения и связи капитан 1-го ранга Непенин.

- Смотри мне снова в глаза. Ты не солгал. Ты прав. Это командующий флотом Балтийского моря вице-адмирал Непенин. Этот человек виноват в том, что ты висишь сейчас на краю бездны. Он толкнул тебя на путь смерти. Ты убьешь его и спасешь себя. Ты убьешь его и спасешь жену. Ты убьешь его и спасешь сына. Ты убьешь его.

Ты убьешь его!

Ты убьешь его!

Я всегда подозревал, что у меня слабая психика… С такими нервами нельзя работать в разведке. Но ведь никто не проверял моей выдержки. Все увлеклись удобным паспортом моего несчастного кузена. К тому же само собой разумелось, что выпускник Морского корпуса не способен не то что на сотрудничество с врагом, а даже на помысел о чем-то подобном.

В корпусе нас учили, как защищаться от атак субмарин или выпада шпаги на уроках фехтования, но никто не учил нас защищаться от чар гипноза… Только теперь ученые назвали феномен, который я испытал, психическим кодированием…

Не буду больше распространяться на этот счет, ибо меня и без того легко заподозрить в самооправдании. Когда я всего-навсего лишь объясняю, что со мной произошло…

Итак, 20 января 1917 года я, одетый с иголочки - в пальто от модного портного и новом котелке, - взошел на трап немецкого грузопассажирского парохода «Любенау», имея в кормане паспорт коммивояжера швейцарской фирмы «Павел Буре» и бумаги от шведского филиала, свидетельствующие, что их предъявитель направляется в Гельсингфорс для заключения контракта с русскими властями о поставке партии часов со светящимися циферблатами и непромокаемыми корпусами, могущими быть весьма полезными вахтенным офицерам, морским летчикам и подводникам. В моем саквояже лежала дюжина подобных новинок, одну из которых я должен был вручить лично адмиралу Непенину. При первой же попытке подзавода из тыльной крышки выскакивала игла, отравленная сильнодействующим ядом, и вонзалась в запястье обреченного владельца оригинальных часов.

«Если сувенир передать не удастся, - напутствовал меня мой новый шеф, - вам придется стрелять в Непенина при первом удобном случае. Сроку вам - месяц».

Через трое суток «Любенау», попетляв по шведским шхерам, благополучно ошвартовался в порту Умео, а еще через сутки морским паромом я перебрался через Ботнический залив в финскую Вазу, где в тот же день мне удалось сесть на гельсингфорсский поезд.

Я снял номер в «Фении» - привокзальной гостинице. Почему-то в привокзальных гостиницах я всегда чувствую себя в наибольшей безопасности. Может быть, потому, что рядом пути бегства и в вокзальной толпе легче затеряться… Но в этот раз я действовал как автомат. И все вокруг меня творилось так, как будто тоже подчинялось злой воле черноглазой Нефертити. Иначе чем объяснить, что едва я купил городскую газету, как в разделе светской хроники прочитал о том, что 27 января в Успенском соборе Гельсингфорса состоится венчание командующего Балтийским флотом вице-адмирала Непенина с вдовой старшего офицера «Паллады».

В ушах все еще стоял тягучий ведьминский голос: «В глазах моих ты видишь свет моего спасения… Иди и убей его!»

Я ничего не страшился, не переживал, не раздумывал. Я не испытывал никакой вражды к Непенину. Меня не смущало, что я должен пролить кровь в церкви, да еще во Вселенскую родительскую субботу. Передо мной был только удобный случай. Я понимал лишь это.

Утром, сунув револьвер в карман новенького пальто, я зашагал из «Фении» в Успенский собор…»

Санкт-Петербург. Декабрь 1991 года

Как и обещал Евграф, мои новые обязанности в роли вестового у Оракула не показались мне в тягость. И то невольное благоговение, которое студент прятал под иронией, потешаясь над чудаковатым бытом старика, вскоре передалось и мне. Всякий раз, принося ему поднос с овсянкой и тертой морковью или подавая чай с кагором, я ощущал себя послушником, услужающим своему гуру в надежде на откровения тайн бытия, духа, истории.

Экран компьютерного монитора в сочетании с могучим сферическим лбом старца производил впечатление ожившего мифа о творце машины времени. В механическом кресле, за диковинным бюро-комодом, напоминавшим древнюю колесницу, он, наверное, и в самом деле носился по волнам времени - из века в век, из океана в океан, с флота во флот… Но более всего, в черном своем балахоне, в очках с толстыми, вываливающимися стеклами, Веди Ведиевич походил на алхимика, выращивающего в электронной реторте компьютера некий «философский камень» истории, информационный кристалл магического свойства.

Однажды, задержавшись у его стола с чайным прибором, я увидел краем глаза строчки, расчерченные на дисплее по красным, голубым и желтым графам: «Контр-адмиралы российского императорского флота. Судьбы.

Умерли в изгнании:

Коломейцев Николай Николаевич - погиб в Париже в 1944 году.

Вяткин Федор Алексеевич - умер в Загребе.

Посохов Сергей Андреевич - умер в Париже в 1935 году.

Ворожейкин Сергей Николаевич - умер в Бизерте 26 марта 1939 года.

Князь Трубецкой Владимир Владимирович - умер в 1932 году в Париже.

Вердеревский Дмитрий Николаевич - умер в 1946 году в Париже.

Погуляев Сергей Сергеевич - умер в 1941 году в Париже.

Кедров Михаил Александрович - умер 29 октября 1945 года в Париже.