козырьках, сделанных из кусков картонных ящиков, похожие то ли на гуманоидов из „летающих тарелок“, то ли на маскарадных аистов, мы отправляемся на восхождение. Оптимальное время выхода — пять утра. Тогда некоторое время можно идти без солнца. В конце концов, оно взойдет и в две минуты высушит мокрые спины футболок, и рюкзаки задымятся на привалах. Потом уже, к началу дня, настанет серая, ровная жара, голубое памирское небо поблекнет, от камней станет подниматься жар, дальние планы задрожат в токах раскаленного воздуха, стальные плиты льдов, свисающие с вершин, станут медленно оплывать и размягчаться. Загрохочут с отвесных стен камни, вонзаясь в глубины вялых, теплых снеговых склонов, станут ударяться о другие камни, запахнет кремнием. Сухие русла наполнятся водой, скромные утром ручьи и речки стремительно набирают вес, и к четырем часам дня потоки мутной воды уже грохочут повсюду, волоча по дну камни. Нет в этот час совершенно никакой надежды, что солнце когда-нибудь зайдет. Ничто не дает тени. Серебряные палатки напоминают доменные печи. Вальяжные кийки — горные козлы, забравшись на какой-нибудь уступ, откуда видно далеко, лениво лежат, не в силах заняться своим основным делом — пощипывать короткую высокогорную травку.

Наконец солнце, нанизанное на остроконечный ледовый гребень, каля и прожигая камень последними стрелами, сваливается за хребет. Мгновенно, с непостижимой последовательностью и быстротой из нижних ущелий, теснимых сумерками, начинает дуть ровный холодный ветер, срывая с наших голов картонные козырьки. Мигом набрасываем теплейшие пуховые куртки, напяливаем пуховые штаны. Отгороженное от ветра плоским камнем, поставленным на ребро, начинает подвывать пламя примуса. На светлом небе быстро возникают звезды. Ветер рвет полотнища палаток. Ревут реки и ручьи, переполненные до краев. Среди звезд быстро и молча скользят искусственные спутники Земли. Звездное небо, давно покинувшее города, сохраняется во всем своем великолепии только высоко в горах да на орбитальных станциях. В лимонном сиянии из-за аспидно-черного гребня выходит луна. Камни еще теплы. Это день подходов, это ночь на высоте четырех с половиной тысяч, это Юго-Западный Памир…»

Горами можно любоваться бесконечно, смотреть на них, как на огонь или бегущую воду. Однако альпинист относится к горе прежде всего как к объекту своего творчества. Подобно художнику, обдумывающему композицию картины, альпинист размышляет о тактике. Он выбирает крючья, как живописец краски. Он должен создать картину, протяженную во времени и пространстве. Время его ограничено массой условий: собственными силами, весом взятого груза, продуктами и возможностью достать воду, наконец, погодой. Пространство, которым он располагает для творчества, велико и предельно насыщено трудностями, причем чем ближе к зрелому возрасту мастер горного «произведения», тем выше степень этой насыщенности.

Альпинист решает уйму вопросов. Многие из них — чисто философские, я бы сказал, мировоззренческие, в диапазоне: от щемящей, неясной радости перед восхождением — до «а вообще зачем мне это надо?»; от безграничной веры в свое сердце — до предела, когда тревожно прислушиваешься к своим глубинам, более, кажется, далеким, чем космос; от безалаберного «ничего, прорвемся!» — до дотошного, сквалыжного подсчета всех мыслимых вариантов неудач. Противники альпиниста — скалы, лед, холод, ветер, снег, гипоксия — всегда находятся в хорошей форме. Работают без выходных дней. И хотя проводится первенство страны и выдаются, как и положено, медали, в альпинизме человек соревнуется не с человеком. Идет спор не с секундами, метрами, милями. В альпинизме человек соревнуется с природой, с ее бесчувственными и безжалостными силами. В конце концов он возделывает сам себя, засеивает поле своей судьбы мужеством, взращивает в себе мощные и прекрасные всходы. От этого и накапливается в альпинисте мудрость философа.

Иногда восходители впадают в грех анимизма, рассуждая о том, как горы относятся к ним, кого из них любят, на кого косо смотрят, кого прогоняют. Простим им эти вечерние разговоры. Лучше думать о том, как мы сами относимся к тому, что любим, — к горам. Как и океан, горы кажутся бездонными, безграничными, неисчерпаемыми. Однако стоит подняться на Кавказе на одну из «зачетных» вершин, куда водят новичков, чтобы с печалью убедиться, что мнение об океанской «бездонности» гор (равно как и о бездонности самого океана) не соответствует действительности. Думается, что даже за множество лет стихийным силам не под силу стереть след пребывания человека на девственных когда-то вершинах гор.

В этой связи хочется вспомнить одну поучительную историю. К сожалению, поучительным моментом здесь оказался поступок нескольких альпинистов из маленькой европейской страны, гостивших в одном из кавказских альпинистских лагерей. В тот день, когда эта группа вернулась с восхождения (так как был их первый маршрут, вершина была выбрана несложная), весь лагерь, как это принято, выстроился на линейке встречать гостей. Они пришли, чрезвычайно довольные походом, но одна странная деталь удивила собравшихся — их рюкзаки, которым положено в последний день восхождения быть тощими, оказались набитыми до предела. Начальник учебной части лагеря поинтересовался, что же за диковины иностранцы принесли с вершины. В ответ они попросили показать, где в лагере находится мусорная яма. Не раздеваясь, они направились к указанному месту и вывалили в яму то, что принесли с собой с горы: пустые банки от съеденных ими консервов, и вдобавок старые и ржавые, сколько могли унести. Начальник учебной части не сказал ни слова, но на следующий день почти все участники вышли «на уборку вершины». Там был наведен, естественно, порядок, однако, как мне кажется, совершенно не обязательно дожидаться прихода иностранных гостей, чтобы прийти к такой простой хозяйской мысли.

Горовосхождения постоянно рождают новые отношения между людьми, причем отношения ясного и недвусмысленного толка. Самый простой прием взаимостраховки в горах — связка — накладывает на каждого участника взаимные обязательства ответственности за жизнь партнера. Так ли это просто? Так ли несложно часами в полной неподвижности, часто не видя товарища, работающего за перегибом склона, ежесекундно быть готовым к тому, чтобы удержать его в непредугаданный и страшный миг падения? Так ли уж привычно, преодолев глубочайшие инстинкты, бросить в пропасть свое собственное тело, когда под твоим товарищем внезапно обрушивается карниз и обе ваши жизни зависят от твоего немедленного броска в сторону, противоположную падению друга? Связка — это не просто технический прием восхождения. Связка в горах — основа спортивной, человеческой идеологии коллективизма. Я не думаю, что в основе коллективистских отношений лежит популярное дидактическое рассуждение: отдай ему свою последнюю рубаху, тогда в случае чего он отдаст тебе свою. Нет, эти отношения основаны на любви, а любовь не знает счета.

Как-то в период работы в международном альпинистском лагере мне довелось беседовать с одним западным альпинистом. Темой беседы было