— Хамишь, Чернова. — В темноте вспыхнула новая алая искорка.

— А вы уже третью сигарету за полчаса курите, — не сдержалась я. — Лев Евгеньевич что сказал?

Львом Евгеньевичем звали главврача. Это был веселый толстячок, который, тем не менее, руководил вверенным ему объектом железной рукой.

— Чернова, ты не медсестра и не моя родственница, чтобы мне указывать, — прозвучало из темноты.

— Знаете что, — вырвалось у меня. — Вас, Игорь Георгиевич, даже если очень захочешь пожалеть, все равно не получится! Так что можете не беспокоиться!

— Я не беспокоюсь, Чернова. — Тон был по-прежнему насмешливо-холодноватый, кажется, Давлетьяров сегодня в ударе, помнится, в прежние времена моя группа стоном стонала, когда он входил в раж. — Я тебя просто предупредил.

Я предпочла промолчать. Ясно было, что словесной дуэли с ним мне не выиграть. Да и что тут дуэлировать, и так все ясно… Не хотите, Игорь Георгиевич, чтобы вас жалели, — так и не буду. Все равно, говорю же, не получается.

Фонари остались где-то позади, но темнее не стало — тучи окончательно разошлись, и на небе показалась луна. Зимний лес ночью — красота неописуемая, только вот холод стоял совершенно невозможный. Я в своих легких городских сапогах успела основательно замерзнуть.

— Чернова, если тебя устроит эта елка, может быть, дальше идти не стоит? — предложил Давлетьяров, останавливаясь.

Ель была замечательная — высокая, пушистая, вся в снегу. Правда, чтобы подобраться к ней, пришлось залезть по колено в сугроб, но это уж были мелочи.

Да… если верить примете "как встретишь Новый год, так его и проведешь", проводить его я должна была по колено в снегу, изрядно замерзнув, хлюпая носом и злясь на Давлетьярова. А чего я, собственно, от него хотела?

— Как-то непразднично, — сказала я, чтобы хоть что-то сказать.

Ответа не последовало. Давлетьяров, запрокинув голову, изучал звездное небо, и, судя по всему, вступать в разговор не жаждал.

Я сунула руку в свой пакет. Мандарины — чем не елочные шары? Тем более, что они у меня с детства ассоциируются с елкой, с праздником, вкусными запахами и подарками. В этом году мне подарков не дарили…

Оранжевый шарик, подлетев вверх, повис на разлапистой темной ветке. Один, второй, третий… Я спохватилась, только когда перехватила взгляд Давлетьярова, и тут же обругала себя идиоткой. Сколько раз я зарекалась даже упоминать при нем о магии! Даже о самом невинном волшебстве! Это же все равно, что перед хромым хвастаться своими спортивными достижениями! И вот, пожалуйста, сперва расписала в красках выступление иллюзионистов, теперь сама взялась…

Но, против ожидания, на лице Давлетьярова не отражалось ничего, кроме легкого скептицизма, дескать, погляжу я, как ты килограммом мандаринов украсишь эту громадную ель! Мандаринов в самом деле было маловато, их хватило только на нижние ветки. Снег заманчиво мерцал в лунном свете, и меня осенило. Миг — и снежные шапки на еловых лапах замерцали разными цветами, мягко переливаясь в темноте. Красиво получилось, я сама не ожидала, дизайнер из меня, прямо признаться, аховый…

Теперь света было достаточно, чтобы разглядеть лицо Давлетьярова. Какое-то на удивление спокойное лицо, даже обычная язвительная полуулыбка куда-то подевалась. Он просто стоял и смотрел на мерцающую в темноте ель, сунув руки в карманы. Просто стоял и смотрел…

— Игорь Георгиевич, — произнесла я почти шепотом.

— Что, Чернова?

— Можно спросить?

— Спрашивай. — Очередная сигарета подмигнула мне алым глазком. Черт возьми, да это уже его дневная норма! Хотя… мне-то что за дело?

— Игорь Георгиевич… — Я замялась. — Я давно хотела… В общем… что вы сейчас чувствуете?

— Холодно, — сказал он после короткой паузы. Я чувствовала — он прекрасно понял, что я имела в виду, но, по обыкновению, проигнорировал это.

— Я не об этом, — сказала я, засовывая руки в рукава. Холодно в самом деле было зверски. Градусов двадцать пять ниже нуля, не иначе. А может, и холоднее. — Вы же поняли…

— Создается впечатление, Чернова, — произнес он, — что ты не отучилась четыре с лишним года в университете, и тебя не научили выражать свои мысли. Я не обязан догадываться о том, что ты имела в виду.

— Опять вы… — Я неожиданно обиделась. Обижаться на Давлетьярова было делом пустым и небезопасным, но сегодня настроение располагало. — Не хотите отвечать, так и скажите, чего ерничать-то?

— Чернова в своем репертуаре, — сказал в сторону Давлетьяров и вдруг посерьезнел. — Что я чувствую… Ничего я, Чернова, не чувствую. Вообще ничего. Только и всего.

Я молчала, удивленная скорее самим фактом ответа, нежели его содержанием.

— Прежде… — Давлетьяров глубоко затянулся, облачко дыма поплыло в черное прозрачное небо. — Это было все равно как сломанная рука — она вроде бы и есть, но воспользоваться ею ты не можешь. И это мучает больше, чем физическая боль. А теперь руки нет. Совсем нет. Считай, что ампутировали.

— И фантомные боли не мучают? — не удержалась я.

— Нет, — ответил он и отшвырнул недокуренную сигарету. — Наоборот. Теперь стало намного спокойнее.

Я, кажется, поняла. Несколько месяцев назад, еще будучи магом, Давлетьяров не мог отделаться от воспоминаний о том, каким он был раньше — по-настоящему могущественным, одним из лучших. И от сравнений с тем, что он может сделать сейчас. Такие воспоминания и сравнения разъедают душу не хуже серной кислоты. А теперь? Теперь сравнивать стало не с чем. Остались только воспоминания, но, кажется, Давлетьяров уже смирился с тем, что магией ему больше не заниматься. Странно, вообще-то. Не ожидала я от него такого.

— Не слишком понятно, правда, чем я теперь буду заниматься, — сказал вдруг он, словно подслушав мои мысли.

— Ну, вы могли бы и дальше преподавать, — заикнулась было я, но получила в ответ взгляд, исполненный такого отвращения, что даже поежилась.

— Чернова, ты несешь чушь, — произнес Давлетьяров знаменитым своим брезгливым тоном, каким разносил обычно нас за невыполненные задания. — Если преподаватель не является практикующим магом, грош ему цена. Магия, как любая наука, не стоит на месте, и уже через пять лет все, что я знаю, безнадежно устареет.

— Ну а, скажем, история магии, теория… — не сдавалась я.

— Историю магии я и сам плохо знаю, — ответил Давлетьяров, и я от неожиданности фыркнула. Шуток от него я никогда не слышала и услышать не надеялась. Подозреваю, что и в этот раз он вовсе не шутил. — Да и тоскливо это…

Я примолкла, уже не радуясь тому, что смогла вызвать Давлетьярова на откровенный разговор. Таких признаний — я была в курсе — он не делал даже лечащему врачу. Если честно, с врачами он вообще не разговаривал, а если и отвечал, то односложно — да или нет, вот и весь разговор. По-моему, если бы не я, он бы вообще сутками рта не раскрывал. И… а я не знаю, что было бы тогда. Пускай уж лучше надо мной поиздевается, я привыкла за время учебы, с меня не убудет.