— Помню, помню! — Цитирует его. — «Особенно, когда побреюсь, плюс холодный компресс»… — Снова усмехнулась. — Ты всё такой же. Опять какая-то дура ждёт и надеется?

— Ждёт. Поумнеет, как ты. и перестанет.

— Я долго не умнела. Болела тобой… Спасибо, мой муж помог выздороветь. В благодарность за это я всю свою любовь к тебе перенесла на него… Я его очень люблю, и Алик его любит. — она погладила сына, — и Дунька!.. Знаешь, как это здорово: любить и жить с любимым!.. Жить, а не ждать… Ладно!.. — Она отогнала воспоминания и как-то хорошо улыбнулась. — Рада, что встретились.

— И я рад.

И он снова поцеловал ей руку…

Они ушли.

Спешить чего-то перехотелось. Рядом, под ярким тентом, стояло несколько столиков. Он сел за один из них и заказал ещё кофе. Ему было грустно. Он попытался побороть это состояние, но грусть не покидала… Чего это вдруг?.. Неужели позавидовал?.. Или оскорблённое самолюбие?.. Сожаление?.. Ревность?.. Ну, нет!.. Ни то, ни другое, ни третье!.. И при чём тут зависть?!. У него всего этого было с избытком: и встреч, и расставаний, и любви, и женщин… И ещё будет… Будет!.. И вдруг поймал себя на том, что очень хочет увидеть Тину или, хотя бы, услышать её голос.

Достал мобильник и набрал номер. Как только она включилась, не здороваясь, спросил:

— Где вы?

— У вас в кабинете. Жду указаний моего шефа.

— Не называйте моего имени — я скрываюсь от Рыбомяса. Метро «Аэропорт», кафе «Муму» знаете?

— Да.

— Две остановки, прямая ветка. Жду!

Она появилась минут через двадцать. «Спешила!» отметил он, и от этого на душе полегчало.

— Я вам кофе принёс. — Указал на чашечку, накрытую блюдцем, чтобы не остыла.

— А себе?

— Я уже три чашки выпил, чтоб завестись.

— И представляю, сколько коньяка!

— Я никогда не опохмеляюсь. Больше того, после перепоя я спиртное ещё долго в рот не беру. Клянусь, я вдребезги трезв!

— Как долго?

— До вечера.

Она рассмеялась.

— У вас железная сила воли.

— К сожалению, не всегда. Поэтому простите меня за вчерашнее. Я бываю хамом, и потом очень этого стыжусь.

— Не мучайте себя: я уже всё забыла.

— Забыли?.. Мне очень жаль… И даже обидно… Ладно, перейдём к делу…

— Можно, я выскажу свои соображения?.. — опередила она его. Он кивнул — Вы посмеивались над моим увлечением детективами. но там не всё глупо. Хорошие детективы опираются на практику следователей… А практика учит: если упёрся в тупик, отойди назад и ищи другой путь. Вот я и думаю, что нам надо…

— Тиночка, — теперь он прервал её, — вы читали хорошие детективы. Я их не читаю, но тоже пришёл к такому же выводу.

И он поделился с ней своими размышлениями и пересказал беседу с Голицыным. Она слушала его с радостным удивлением. Потом не выдержала:

— Борис, вы когда-то сказали, что я — умница. Можно, я верну вам этот комплимент?

— Я от вас готов принять всё, даже комплименты!.. Но только после того, как убедимся, что мы на правильном пути… А сейчас — не будем терять время!.. Я мчусь на фирму, продавшую автомобиль, а вы едете в офис Бурцева, отсматриваете вчерашние записи камеры слежения в промежутке от одиннадцати до тринадцати часов, опрашиваете всех сотрудников: может, кто-то вспомнит курьера, который принёс письмо для Дуклера — это была бы хорошая ниточка… По окончании сообщите, я за вами заеду. Если позвонят от Рыбомяса, вы выполняете моё задание, а я кого-то преследую, догоняю, убиваю — придумайте сами… Потом явимся к нему с повинной…

Они вышли из кафе. Прежде, чем она нырнула в подземный переход. он остановил её. подошёл вплотную, посмотрел в глаза и. до удивления робко, спросил:

— Могу я надеяться, что когда-нибудь вы повторите своё предложение попить у вас кофе?..

Вместо ответа, она вдруг чмокнула его в щеку, рассмеялась и застучала каблуками по ступенькам перехода. А он остался стоять с какой-то блаженной улыбкой. Если бы он сейчас увидел эту сцену со стороны, то, конечно, высмеял бы себя и обозвал желторотым гимназистиком, которого впервые в жизни поцеловала девушка.

Ефим Евсеевич Сквирский когда-то жил в Одессе. Во время службы в армии был послан в Афганистан, вернулся с войны инвалидом и устроился сторожем на мясокомбинате. Там он периодически напивался до состояния негодования и делал сотрясение мозга каждому, кто попадался в радиусе действия его левой руки — правой у него не было.

В трезвом же состоянии Ефим был тих и заботлив. Во дворе его считали хорошим семьянином: жене Зосе он приносил цветы, с детьми был ласков, дочку называл Сюсенька, а сына — Идиётиком.

— Идиётик, мама дома? — открывая входную дверь, вопрошал он.

— Она лежит на тахте, голая.

— Хорошо, пусть остынет.

Работая на мясокомбинате. Ефим по ночам, при помощи специально сооружённой катапульты, перебрасывал через забор по несколько килограммов мяса, колбасы и ветчины. Днём он этим торговал, приходил в научно-исследовательские институты, где у него были постоянные покупатели, расстёгивал брюки и вытаскивал из штанин несколько палок дефицитной копчёной колбасы. Так продолжалось много лет, пока однажды катапультированный свиной окорок не сбил с ног проходящего мимо забора милиционера.

Выйдя из тюрьмы, где он просидел полгода, пока Зося его не выкупила. Ефим устроился обмывать покойников — это был хороший заработок, но не регулярный. Поэтому, когда он шёл по улице. то на каждого встречного старичка смотрел с нескрываемым упрёком, мол, почему тот задерживает его зарплату.

И тут пришло неожиданное известие: умерла Зосина тётя-москвичка, у неё не было других родичей, и она завещала им свою двухкомнатную кооперативную квартиру в районе Лионозово.

Такой случай нельзя было упустить, и семья стала поспешно готовиться к переезду.

— Мои дети заслужили право быть столичными! — объяснял Ефим свою измену Одессе.

В Москве бушевала перестройка, жить становилось всё трудней и трудней, его инвалидная пенсия сейчас совсем обесценилась, хотя и до этого, как комментировал Ефим Евсеевич, её хватало только «на кушать через день».

— Они думают, если у меня меньше тела, мне надо меньше пищи!

В Москве его заманивали в разные многообещающие авантюры, но он решил больше не рисковать. И напиваться перестал: сказался возраст и уже не очень здоровое сердце. Он нашёл себе спокойный и безопасный заработок: ранним утром приезжал на один из Московских вокзалов и занимал двадцать ячеек камеры хранения. Ждал когда набегут транзитные пассажиры, и «уступал» каждому по ячейке, говорил цифровой код и получал за это денежную благодарность. Вообще, в столице ему сразу повезло: директор ближайшего универмага оказался тоже бывшим одесситом. Ефим подружился с ним, и у него появился ещё один способ подработать: он «продавал слово» — этот заработок мог родиться только в Советском Союзе в условиях вечного дефицита: Ефиму платили за то, что он сообщал, когда завезут импортные сапоги, или ковры, или колготки. Своих клиентов предупреждал по телефону: