– Нет, – ответила Джиллиана.

– Мисс Фентон тоже этого не знает. Но она не выражает никакого интереса в отношении управления Роузмуром. Боюсь, она считает это занятие недостойным себя. Однако когда она станет графиней, ей придется вникать буквально в каждую мелочь. Феи не появляются в сумерках, чтобы чистить котлы, мисс Камерон. И не эльфы заботятся о том, чтобы слуги были накормлены и одеты.

Из чего следовало, что Арабелла должна проявить некоторый интерес, пусть даже и притворный, к обязанностям графини. Она также должна, если Джиллиане удастся убедить ее, выразить некоторое любопытство в отношении Роузмура, по крайней мере перед графиней Стрейтерн.

Графиня подошла к полке, достала кастрюльку с длинной ручкой и вернулась к плите.

– Вы так странно смотрите на меня, мисс Камерон. Вы ожидали, что я позову служанку?

– Вообще-то я ожидала, что здесь будет одна из кухарок, ваше сиятельство.

– Тогда вам придется привыкнуть к виду графини, готовящей себе шоколад. Я дочь герцога, но мой отец был убежден, что дети не должны расти беспомощными. В конце концов, он видел, что происходило во время Французской революции. Некоторые аристократы даже не в состоянии были сами застегнуть себе туфли. – Она покачала головой. – Самостоятельность – чудесная вещь, мисс Камерон. Осмелюсь заметить, что у вас ее в избытке. Я ведь наблюдала за вами.

– Правда?

Графиня кивнула.

– Я задавала много вопросов и о вас тоже, мисс Камерон. Доктор Фентон, однако, почему-то крайне сдержан, когда говорит о вас. Я чувствую, что тут кроется какая-то тайна.

Джиллиана подошла к столу и присела на край скамьи. Она положила руки на стол, сложив ладони вместе.

– Нет никакой тайны, ваше сиятельство.

– Как случилось, что вы стали компаньонкой такой избалованной, вечно ноющей особы?

– У Арабеллы очень много недостатков, это так, ваше сиятельство, но, думаю, это скорее издержки юности, чем склонность или характер.

– Вы поправляете даже меня. Возможно, ваша самостоятельность заходит несколько дальше допустимого.

Джиллиана не ответила.

Открыв металлическую банку, графиня насыпала что-то в кастрюльку. Через несколько секунд комната наполнилась густым запахом шоколада.

– Почему вы бродили по коридорам Роузмура, мисс Камерон?

– Я не могла уснуть, ваше сиятельство.

Графиня оглянулась через плечо, лицо ее выражало досаду.

– Я полагаю, это мы уже установили, мисс Камерон, – отчеканила она. – Я спрашиваю вас о причине, по которой вы не могли уснуть. Ваша совесть нечиста?

– Признаюсь, моя совесть не совсем незапятнанна, ваше сиятельство. И все же не она не дает мне спать по ночам.

– Вы либо очень счастливая молодая женщина, мисс Камерон, либо искусная лгунья. Неужели нет таких поступков, о которых вы сожалеете? И ничего из сделанного вами вы не хотели бы вернуть назад? Значит, вы одна из немногих безупречных женщин, мисс Камерон? Пример, которому должны следовать все другие девушки?

– Едва ли, ваше сиятельство. Но ночь не приносит мне больших сожалений, чем день.

– Очень осторожный ответ, мисс Камерон. – Графиня продолжала помешивать шоколад. – Вот я не сплю, потому что считаю грешным спать, когда мои дети мертвы. Я, без сомнения, проснусь поутру, снова поприветствую божий рассвет. Постепенно просыпаясь, я буду слышать пение птиц на дереве за окном моей комнаты и радоваться звукам утра.

– И вдруг вас поразит словно громом ужас действительности, – продолжила Джиллиана. – Просыпаться, когда тот, кто вам дорог, кого вы любите, мертв. На мгновение вы закроете глаза, задаваясь вопросом, почему Бог не послал смерть вам.

Взгляд графини был слишком острым, однако она ничего не сказала и какое-то время еще продолжала мешать в кастрюльке, затем налила шоколад в две чашки. Одну из них пододвинула через стол Джиллиане, а с другой села напротив нее. Обе женщины молчали, маленькими глотками отпивая шоколад.

– Вам знакома потеря, мисс Камерон, – наконец произнесла графиня.

Джиллиана не ответила. В конце концов, это не было вопросом. Она рассматривала шоколад в своей чашке, стараясь следить за тем, чтобы на ее лице ничего не отразилось. Странно, что ей стало легче прятать свои чувства от людей, которых она знает, и все труднее и труднее защищаться от чужих людей.

Каково было бы жить где-то, где люди не боятся раскрыться, где чувства поощряются, а не прячутся. Она слышана, что итальянцы именно такие. Надо спросить графа, правда ли это.

– Грант не любит говорить о своих братьях, – снова нарушила молчание графиня. – Считает, что, говоря о них, лишь усугубит мое горе. Но то, что мои сыновья мертвы, не означает, что для меня они перестали жить. Мне нужно говорить с ними. Рассказывать о них. Гордиться их делами. Они живут в моем сердце, и я ощущаю их присутствие в окружающем мире.

– Мне казалось таким странным быть матерью троих сыновей. Но я думаю, что это было благословением. Нет, – поправилась она. – Не думаю, знаю. Ни у кого в целом свете не могло быть лучших сыновей.

Она откинулась назад, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Джиллиана видела, что графиня борется со слезами.

– Расскажите мне о них, – попросила Джиллиана, наклоняясь к ней.

Женщина открыла глаза.

– Вы не обязаны мне сочувствовать, мисс Камерон. Я это ценю, но не требую этого.

Джиллиана улыбнулась.

– У них у всех были глаза графа?

– Серые глаза Роберсонов? – Графиня тоже улыбнулась. – У всех. И все же порой я думаю, что это единственное, что было у них общего. Они были такими разными. Джеймс был шутником, он всегда радовался жизни, наслаждался ею. Иногда мне казалось, что даже чересчур сильно. Эндрю, напротив, был прилежным, любил учиться, обожал арифметику. Джеймс и Эндрю намного младше Гранта, но все мальчики любили друг друга. – Графиня замолчала, вытирая щеки, теперь уже даже не пытаясь сдержать слезы.

– Вы хотите увидеть миниатюру моих сыновей, мисс Камерон?

Джиллиана кивнула.

– Я покажу вам ее. Но только завтра, а сейчас нам все же следует поспать.

Какое странное место Роузмур. Внешне это поместье, достойное принца, роскошно украшенное, прекрасно обставленное и окруженное великолепными садами. Внутри же, однако, бурлят эмоции, пронизывая здешний воздух: скорбь, потери и, возможно, страх вкупе с решимостью не показать миру своих истинных чувств.

Но Джиллиане было слишком хорошо известно, что иногда одних намерений недостаточно.

Роузмур был освещен, словно сказочный замок, для бала, устраиваемого в честь Арабеллы. Газовые лампы на карнизах и портиках были зажжены; ветронепроницаемые канделябры громоздились на окнах. Ряд фонарей тянулся вдоль изгибающейся подъездной дорожки, ведущей к массивным кирпичным воротам Роузмура. Лакеи были поставлены у входа, дабы указывать дорогу возницам карет, и у лестницы. Один из них держал серебряный поднос, на котором стояли бокалы с подогретым вином, – традиционное приветствие дома графа Стрейтерна.