Поэтому мы скорее разделяем мнение В. Бешанова, связывающего переломный момент с изданием приказа Народного комиссариата обороны № 227 от 28 июля 1942 г., которым были введены карательные меры для укрепления порядка и дисциплины в войсках, вплоть до расстрела на месте трусов и паникеров, чтобы «… помочь честным бойцам дивизий выполнить свой долг перед Родиной»; формировались заградительные отряды для размещения в тылу неустойчивых соединений (3 – 5 отрядов по 200 человек в каждом на одну армию); создавались штрафные подразделения из бойцов, допустивших проявления трусости, нерешительности и дисциплинарные нарушения (от одного до трех батальонов по 800 человек в пределах одного фронта)[141]. Издание этого приказа сцементировало фронтовые части и повысило их устойчивость в бою, поскольку солдаты стали психологически более уверены в надежности своих однополчан. В дальнейшем, по мере приобретения войсками боевого опыта и появления небольшого слоя ветеранов, которые своим примером воздействовали на новобранцев, упорство русских постепенно возрастало, их окруженные части бросали боевую технику, но не сдавались, продолжая сражаться или прорываясь из кольца блокады. Окружение стало штатной боевой ситуацией, не являвшейся чем-то экстраординарным для солдат и офицеров. Например, участник Курской битвы генерал Николай Бирюков (Николай Николаевич Бирюков) отмечает[142], что в результате изучения случайной выборки, в которую вошли 30 советских дивизий, участвовавших в войне с лета 1941 года, он установил, что только 5 соединений избежали окружения, тогда как остальные 25 попадали в окружение от одного до трех раз. По мнению Эйке Миддельдорфа (Eike Middeldorf, офицер Генерального штаба сухопутных войск Германии, участник боевых действий на Восточном фронте в составе 4-й танковой дивизии, после войны командовал в звании генерала 7-й бронетанковой дивизией армии Федеративной Республики Германии)[143], русская оборона значительно отличалась от обороны других армий тем, что от пехоты требовалось считать бой в окружении обычной формой обороны. Это подтверждается в исследовании Генерального штаба Красной Армии, где указано[144], что в ходе обучения советских войск перед Курской битвой одной из обязательных тактических тем было ведение боя в окружении. Соответственно, весной 1944 года советские войска уже уверенно действовали даже в условиях появления сотен танков противника в тылу и потери своих коммуникаций[145].

Таким образом, решающим фактором, повлиявшим на стойкость солдат и офицеров Красной Армии в бою, стало применение жестоких репрессивных мер как непосредственно против самих бойцов, так и против членов семей военнослужащих, дезертировавших или сдавшихся в плен к врагу. В соответствии с упоминавшимся выше приказом № 270 члены семей таких военнослужащих могли быть осуждены за связь с «изменниками Родины», подвергнуты принудительному выселению, ссылке в отделенные районы, лишены продовольственного пайка. Именно прямая и реальная угроза карательных мер в отношении себя лично или своих близких родственников вынуждала солдат и офицеров стойко сражаться на фронте, а не какой-то «патриотический дух», разговоры о котором фактически маскируют репрессивную внутреннюю политику советского военно-политического руководства во время войны.

Вместе с тем ценой за это стали жизни и судьбы более 994 тыс. советских военнослужащих, осужденных в период 1941 – 1945 гг. (в том числе за дезертирство – более 376 тыс.), из которых около 423 тыс. были направлены на фронт в штрафные подразделения (среднемесячная убыль личного состава здесь достигала 52% от численности подразделения), около 437 тыс. отбывали наказание в местах заключения, а 135 тыс. – расстреляны[146]. Почти миллион солдат и офицеров понадобилось наказать, чтобы сделать Красную Армию более или менее боеспособной, а сколько родных и близких этих людей были репрессированы в тылу, так и остается до настоящего времени точно не известным.

Как отмечает Фридрих Меллентин[147], коммунистическим органам удалось создать в русской армии то, чего ей недоставало в Первую мировую войну, – железную дисциплину. Подобная, не знающая жалости военная дисциплина, которую не выдержала бы ни одна другая армия, превратила неорганизованную толпу в необычайно мощное орудие войны; она явилась решающим фактором в достижении огромных политических и военных успехов Сталина.

Действительно, для сравнения, германское командование с самого начала Второй мировой войны также использовало и даже расширяло практику репрессий в отношении своих военнослужащих, чтобы укрепить дисциплину и повысить боеспособность армии, однако в испытательных частях и испытательных батальонах немецкого Вермахта (аналоги советских штрафных подразделений) служило, по разным оценкам, всего от 82 до 110 тыс. человек, к смертной казни было осуждено менее 66 тыс. военнослужащих (безвозвратные небоевые потери германских вооруженных сил в ходе Второй мировой войны составляют 191 тыс. человек, из которых 125 тыс. умерло от заболеваний, а остальные погибли в результате несчастных случаев, покончили жизнь самоубийством или были казнены по приговорам военных судов[148]; при этом, по материалам журнала «Шпигель» от 29 июня 2007 года (SPIEGEL ONLINE), за время войны немецкими военными судами было приговорено к смертной казни за измену и дезертирство около 30 тыс. солдат и офицеров Вермахта), число отправленных в концентрационные лагеря из Вермахта в период с 1938 по 1944 гг. насчитывало около 1 тыс. военнослужащих, а количество отбывающих наказание в полевых штрафных лагерях Вермахта к 1 октября 1943 года достигло около 27 тыс. человек[149]. Следовательно, максимальное число осужденных немецких солдат и офицеров не превышало 200 тыс. человек, что в абсолютном выражении почти в 5 раз меньше, чем в Красной Армии. Принимая во внимание, что в Германии за годы войны в вооруженных силах состояло около 21,1 млн. человек, а в СССР – 34,5 млн. человек (с учетом уже служивших до начала войны)[150], число осужденных немецких солдат и офицеров составляет около 1% от общего количества мобилизованных, а советских – 3%.