Полицейские, как вишистские, так и немецкие, нервничали. Участились аресты, что вызывало ответную реакцию: омерзение, перераставшее в ненависть.

Помню, как-то раз я закусывал в привокзальном буфете рядом с немецким унтер-офицером, славным типом лет сорока, у которого не было свойственного оккупантам высокомерия. Ему никак не удавалось разрезать жилистое мясо. Улыбаясь, он мне сказал с довольно сильным акцентом: «Сопротивляется. Видать, английское». А я, вместо того чтобы оценить его немного сообщнический юмор, почувствовал, как во мне закипает желание его убить; не смутное желание, а настоящий физический порыв, из-за его формы. «Так больше нельзя, — промелькнуло меня в голове. — Я теряю человеческий облик».

Кессель из осторожности вывез свою мать из Тулона и устроил ее в Везон-ла-Ромене, маленьком воклюзском городке, не имевшем других достопримечательностей, кроме нескольких античных развалин.

Уцелевшие члены сети Карта были предупреждены из Лондона, наверняка Бодингтоном, что Жермена Саблон, Жеф и я подвергаемся особому риску.

И почти одновременно Пьер Лаваль дал знать Эрве Миллю, одному из бывших директоров «Пари суар», который поддерживал связи с Виши, что у него лежит паспорт на имя Жефа. Этого уже было достаточно, чтобы понять, какой непосредственной опасности подвергался Жеф.

Здесь нельзя не отдать должное Лавалю: он, хотя и желал победы Германии, уважал талант, даже еврейский.

Зато в заслугу Кесселю можно поставить его отказ. Он не мог, по моральным соображениям, использовать такой паспорт; для него это означало навсегда себя запятнать.

Судя по всему, нужно было срочно уезжать. Я наведался к марсельским доминиканцам. Я был принят приором, отцом Персевалем, чей благородный вид вполне соответствовал его имени. И я попросил у приора письмо к доминиканцам Барселоны. Он мне его дал. В подобных случаях монастыри просто незаменимы.

В назначенный день, попрощавшись с Женевьевой, которая предпочла остаться рядом с отцом в Виши, я вместе с Жефом и Жерменой сел на поезд, идущий в Перпиньян. В Перпиньяне нас, благодаря каналу Сюзи Борель, принял почтовый служащий по имени Люсьен Бийес. Я до сих пор храню растроганную признательность к этому французу лет тридцати, простому, мужественному и великодушному, чей дом постоянно служил перевалочным пунктом и убежищем. Сколько участников Сопротивления обязаны ему своей свободой!

Однако кого же мы у него нашли? Моих тещу и шурина, Арлетту и Франсуа-Дидье Грег, которые воспользовались тем же каналом.

Люсьен Бийес свел нас с проводниками, а те назначили всем нам встречу на следующий день в Пра-де-Молло, на горной станции в шестидесяти километрах от Перпиньяна.

Прибыв вместе с родственниками в Пра, я обнаружил, что мы там далеко не одни. На площади Фуарай стояли группы шушукающихся людей, которые были похожи на кого угодно, только не на пиренейских крестьян; да и постояльцы нескольких непритязательных гостиниц явно не собирались проводить здесь зимний отпуск.

Грубые башмаки, толстые пальто, подбитые овчиной куртки, береты и рюкзаки откровенно говорили о намерениях тех, кто так вырядился; не хватало только полицейской облавы на этой площади с потенциальными беглецами. Здесь наверняка уже находились несколько стукачей.

Все это произвело на нас с Жефом неприятное впечатление. Да и проводники не внушали большого доверия. Слишком уж они были развязные, словно выполняют какую-то рутинную работу. До нас доходили слухи об экспедициях, которые плохо кончились, о беглецах, которых предали или бросили в снегах. Мы решили не рисковать.

Моя теща, неукротимая ведьма, лишь презрительно ухмыльнулась, когда я ей об этом сказал. Она-то ни за что не откажется. Но, пускаясь в дорогу, Арлетта сделала удивительный жест, который остался у меня в памяти: в огромный рюкзак, который взвалил на плечи ее сын, она положила сверху толстую пачку рукописей. То, что теще хотелось избежать угрозы, нависшей над ней из-за расистских законов, было понятно. Но чем могли помочь сражавшимся ее неопубликованные стихи?

Когда мы вернулись в Перпиньян, у Жефа опустились руки, что с ним уже бывало. Раз судьба, похоже, от него отвернулась, он отказывается покинуть Францию.

— Будь что будет. Снова поедем в Aгe.

— Я остаюсь, — сказал ему я. — Найду другой путь.

И я его действительно нашел. Через одного полицейского, сочувствующего Сопротивлению, меня свели с оказавшимся не у дел чиновником военно-морского ведомства по административной части.

Комиссар Вейль, человек образованный и элегантный, был членом хорошо организованной подпольной сети. Для меня он навсегда остается вписанным в великую книгу чести, потому что, оказав помощь стольким беглецам, сам убежать не успел, и это стоило ему жизни.

Проводник, которого он мне предоставил, Хосе Каталонец, был адъютантом Асаньи, второго и последнего президента Испанской республики. Конечно, адъютант — слишком громко сказано. Во всяком случае, он был одним из его близкого окружения. Впоследствии Хосе занялся контрабандой: отчасти, чтобы заработать на жизнь, отчасти, чтобы служить своим политическим убеждениям. Это был живой, серьезный и одновременно веселый малый лет тридцати. Я сразу проникся к нему доверием и предложил Жефу и его подруге вернуться.

— Пойдем рождественской ночью, — решил Хосе. — Все в эту ночь пьют и веселятся, даже французские таможенники, немецкая полиция или испанские карабинеры. Выйдем из Коллиура.

Вот так, вечером 24 декабря 1942 года мы пустились в путь из славного порта Коллиура, на который уже опускалась ночная тень.

В тот же час в Алжире был убит адмирал Дарлан.

Мешок для зерна с длинной прорезью посередине, углы которого завязывают таким образом, чтобы можно было просунуть руки, позволяет нести чемодан на спине: в этом случае устаешь гораздо меньше, чем держа его в руке. Этому меня научил перед выходом Хосе Каталонец. И дал совет надеть сандалии.

Только после четырех часов ходьбы по козьим тропам или вообще без троп я смог познакомиться у костра со всеми людьми, которых он вел.

— А не опасно разводить огонь в горах? — спросил я Хосе.

— Нет, это место ниоткуда не просматривается. Мы пройдем вон там. Вот, смотрите!

И он показал мне выделявшиеся на фоне каменной стены где-то вдалеке силуэты другого каравана, который направлялся в обратную сторону. Даже назвал имя проводника. Столбовая дорога контрабандистов!

У Хосе были двое подручных. Один из них, наиболее крепкий, нес на плечах огромный черный радиоприемник «телефункен», который мы сразу же окрестили роялем, — заказ испанского любителя музыки или человека, желавшего слушать новости со всего света.

Кроме нас Хосе переводил молодую чету — оба красивые и внушавшие симпатию. Он был испанским адвокатом, республиканцем, который сначала эмигрировал, но потом предпочел вернуться в Испанию в надежде, что там он сможет спрятаться лучше, чем во Франции, где «красных» травили еще больше. Она, белокурая красавица, была студенткой из Бордо, последовавшей за ним по любви. Пока мы дремали, она читала при свете костра из валежника. Я взглянул через ее плечо на название произведения. Это была «Республика» Платона. Такие вещи невероятны, но случаются.