Они шли весь остаток ночи – до восхода, а сейчас солнце уже лениво клонится к закату.

Осталось чуть-чуть.

Они идут медленно, потому что устали, измучились от жары и временами думают, что зря ввязались в эту авантюру.

Нет указателей, по которым можно ориентироваться. Нет рекламных щитов, как в книжках.

Тем не менее они идут. И надеются на лучшее.

Олимпия, как может, дает Мэлори понять, что поддерживает ее идею. Олимпия мечтает, чтобы родители Мэлори были живы. Для нее они бабушка и дедушка, пусть и не по крови. Она много читала и знает, насколько прочной бывает связь с внуками.

Только бы они были живы! Только бы нашлись в Сейнт-Игнасе. Или ближе. Вот бы родители Мэлори встретили их на платформе. Раньше родственников встречали на вокзале.

– Осталось две мили, – говорит Том.

Они идут на пределе. Быстрее уже было бы опасно.

Брат заметно оживился. Он весь день молчал – притворялся, будто сосредоточенно слушает. Однако Олимпию не проведешь. Том молчит, только когда что-то замышляет. Затих – значит, нашел материалы для очередного прибора: шлема, защитного костюма, более плотных перчаток. Так было дома. А тут что он задумал?

Почерпнул идеи из рукописи?

Мэлори тоже по большей части молчит, однако ход ее мысли Олимпии понятен. Мама семнадцать лет считала родителей погибшими. Успела погоревать, попрощаться. Олимпии трудно вообразить мир, где повязка не является неотъемлемой частью гардероба. Она пытается отбросить привычные представления и поставить себя на место Мэлори. Если бы вдруг случилось нечто невообразимое и она, Олимпия, решила бы, что мама погибла?

Прошло семнадцать лет… Они вполне могут быть мертвы, несмотря на список. Отдает ли себе в этом отчет Мэлори?

Чтобы нарушить тяжкое молчание, Олимпия спрашивает:

– А как мы поймем, что добрались до нужной платформы?

Лучше бы не спрашивала. Ответ известен. Мэлори, разумеется, скажет: будем слушать. И узнавать у людей, если кого-то встретим.

– Будем слушать, – говорит Мэлори.

И добавляет:

– Спросим у кого-нибудь.

Олимпия чувствует раздражение Тома еще до того, как он произносит:

– Ну да, конечно.

Имеется в виду: «Так ты и дала нам с кем-то поговорить!»

Мэлори останавливается. Олимпия хочет взять ее под руку и увести. Сказать: «Не обращай внимания на Тома! Сейчас не время. Мы уже почти пришли».

– Да, спросим, – чеканит Мэлори, обращаясь к Тому. – Я буду говорить. А ты – слушать.

Том тоже останавливается.

– Конечно, мама! Разумеется! – зло отвечает он.

– Том!

– Я только и делаю, что слушаю! Разве нет? Мы выполняем все твои странные распоряжения!

– Слушать недостаточно! Надо верить в то, что я говорю!

Олимпия отступает на обочину. Ладно, пусть выскажутся – давно пора.

– Между прочим, мы с Олимпией тоже не идиоты! – кричит Том.

– Черт тебя возьми, Том! Ты вообще ничего не понимаешь!

– Еще как понимаю!

– Нет, не понимаешь! Ты жил под защитой, ты не способен за себя постоять.

– И чья же это вина?

– Точно не моя!

Теперь они оба кричат во весь голос.

Олимпия раздвигает высокую траву и отходит дальше от дороги. Чувствует под ногой что-то мягкое.

– Твоя! На сто процентов! – наступает Том. – Мы живем по твоим правилам.

– Вот именно. Живете! Вы живы! Благодаря моим правилам.

– Других правил мы не знаем! Ты же не разрешаешь нам общаться с людьми!

– Чему еще ты хочешь научиться, Том? Быстрее надевать повязку?

Олимпия садится на корточки, чтобы проверить, на что наступила.

– Какая же ты ограниченная! С ума можно сойти!

– Ты будешь меня слушаться, Том!

– А если нет?

Олимпия нащупывает нечто и отдергивает руку.

– Меня тошнит от такой жизни! – продолжает Том.

– Тошнит от жизни?! – взвивается Мэлори. – Как ты смеешь?

В траве у ног Олимпии лежит женщина. В груди – нож. Женщина сжимает в кулаке рукоятку.

– Мы даже не уверены, что твари до сих пор лишают разума!

– Что?! Это что еще за бред?

Олимпия снимает перчатку. Кровь на теле женщины засохла. Следы окровавленных пальцев на шее.

– Олимпия! – зовет Мэлори.

Олимпия поспешно встает.

– Я здесь, мама!

Воцаряется тишина. Упоминание Олимпии немного остужает спорщиков.

– Все, хватит! – произносит Мэлори.

Олимпия понимает: это относится не только к Тому. Мэлори обращается ко всему миру. К тварям. К тревоге за родителей, которых давно похоронила.

Олимпия поворачивает голову.

– Я слышу мотор!

Не похоже на звук машины. Скорее – монотонный гул генератора, только громче. Намного громче.

– Впереди? – спрашивает Мэлори.

– Да.

– Это не машина, – подтверждает Том.

– Не машина, – соглашается Олимпия.

– Что еще слышно? – спрашивает Мэлори.

– Больше машины… – говорит Том.

– Это поезд, – произносит Мэлори.

Олимпия застывает от ужаса. Неужели мама права? Это звук поезда?

Он, должно быть, огромный!

– Пойдемте скорей! – говорит Мэлори. – Осталось две мили?

– Немного меньше, – отвечает Том.

– Скорей! – почти истерично восклицает Мэлори. – Скорей!

Поезд.

Или нет? В книгах герои часто обманываются – выдают желаемое за действительное.

Том и Мэлори устремляются на звук. Олимпия оборачивается к телу. К мертвой женщине в высокой траве на обочине проселочной дороги.

– Простите, что бросаю вас… – шепчет Олимпия.

Однако так лучше – она уверена. Мама и брат дружно пыхтят впереди. Им только покойника сейчас не хватало. Мертвое тело – дурной знак. Предвестник беды.

И без того сейчас трудно.

Вот и получается: иногда нужно промолчать.

Олимпия спешит за Мэлори и Томом. Вдалеке мерно рокочет незнакомый мотор; очевидно, поезд больше дома, где она родилась.

Олимпия торопится. Догоняет родных.

Олимпия надежно хранит свои тайны.

Ум Мэлори лихорадочно работает.