Александр? Но он также любит меня и вовсе не рвется к престолу, что уже доказал на деле в 96-м году[39]. Правда, иногда осуждает меня за излишнюю крутость в отношении распустившегося за матушкино правление офицерства, но делает это в открытую, заговорщики подобным образом не поступают.

Нет, невозможен сейчас coup d’etat! Истинное рыцарство России со мною, и оно не позволит горстке отщепенцев повторить 62-й! Тут им не Франция!

Славно, что мой взгляд на сей предмет вполне совпадает со взглядом графа Палена.

Он истинный рыцарь! А рыцарь рыцаря поддержит всегда.

Не все так скверно, как мерещится порою. Отцу не на кого было и опереться, а у меня хотя бы Пален рядом есть.

* * *

Графу Палену

(зашифровано)

Ваше сиятельство!

Вы сами видите, что сумасшедший, коему место в бедламе, стоит у руля нашего Отечества, и долго это продолжаться не может. Со времен Калигулы история не знает подобного правления, и очень скоро, не сомневаюсь, все это с треском лопнет.

Раскрываюсь перед Вами целиком, ничего не страшась, ибо лучше смерть, чем позор служения шуту, тем более шуту, возомнившему себя рыцарем.

Дворянский дух надломлен, о жалованных вольностях почти начисто забыто. Еще год-другой такого правления – и об истинном дворянстве на Руси можно позабыть. Тогда произойдет кровавая вакханалия по подобию Франции.

Сoup d’etat созрел как никогда, еще несколько месяцев – и он перезреет, останется лишь гниль: досада и безнадежность.

Мы теряем своих лучших людей, — вероятно, Вы о том наслышаны уже; если так оно будет продолжаться, то все дело рухнет.

Неужели А. все еще колеблется?

Умоляю, подтолкните его, граф! И сами сделайте шаг!

G.

* * *

От Палена

Шаг?! Шаг, вы говорите, князь?! Как не уразумеете, что пока это будет шаг в бездну?!

Покуда моя помощь Вам одна – в добром совете. И совет этот: lapatience[40], lapatience и еще раз lapatience!

Положитесь на меня, князь! Не перезреет! А когда созреет – я Вам сам скажу!

Посему: la patience!

(«Стар – а тороплив, как неразумное дитя! Они, вишь, созрели!.. А то, что всё должно созреть – неужто нельзя понять?

Всё и все. А. — в первую очередь.

Подтолкнуть его?.. Как бы кто в противную сторону не подтолкнул! Какая-нибудь иная сила, кою ты, князь, по торопливости своей не можешь ощутить.

Подталкиватели, вишь, нашлись!..»)

* * *

— Двоехоров!.. С тебя…

— Да уж… («Эдак ежели каждому магарыч – так и деревеньку, поди, закладывать. А еще ведь и за мундир новый с портняжкой не расплатился…»)

— Но однако ж – сразу на два чина! Кто содействовал, поделись.

— Шпага моя – она и посодействовала. («Ну, может, немец еще – да тебе, Саблуков, о том знать без нужды».)

— Но это ж надо – сразу две звезды! Навроде двух «херов» перед твоей фамилией!

(«Ты б еще про третью звезду – ту, что на ладони – знал! В ней все счастье!.. Ну и в шпаге, конечно. Без нее тоже никак не обошлось. И немца отблагодарить бы надобно – вот уж кому точно причитается магарыч!»)

— Навроде того… Ладно, Саблуков, пойду – караулы проверить надо.

— Э, Двоехоров, а за звезды твои выпьем когда?

— Ну… Вот матушка пришлет из деревни…

— Только не забудь!

— Не забуду ужо… («Шустер ты, братец!»)

Побежал куда-то Саблуков, а Двоехоров проходившего мимо солдата (не гвардеец – стало быть, не из дворян) — по сусалам, по сусалам:

— Как шагаешь?! Как шагаешь, раз-твою?!..

— Виноват, господин подпоручик!..

Вот так-то! Почему и по сусалам заехал – не за шагистику, а чтоб лишний раз услыхать, кто он теперь есть. Господин подпоручик! Не боле, не мене! Так-то!..

— Двоехоров!..

«Тьфу ты, опять…»

— Здравствуй, Бурмасов.

— Да, ты, брат, всю гвардию удивил! Пошли – тут рядом трактир! Угощаю!

«Вот это иной разговор. Сразу видно, что природный князь, а не хлюст, вроде Саблукова этого!.. И чего бы ему не разгуляться, когда обладатель трех тысяч душ. А у тебя, хоть ты и гвардии подпоручик, тридцати душонок в деревушке не наскребется».

— Ну, коли так… А то я, вишь, совсем не при деньгах…

«…Ба, тот самый немец мальтийский идет! Вот уж кого отблагодарить! Тут и последнего не жаль!»

— Ваше!.. («Вроде всего лишь барон; а к баронам-то как надобно обращаться?.. Сиятельство – так это не ниже графа… А, да лучше так, чем приумалить!») …Ваше сиятельство!.. Рад встрече! Не узнаёте?..

Выговор покойнику

Фон Штраубе шел по городу задумавшись. Тем злополучным днем, когда на него покушались сразу дважды, дело не ограничилось. За месяц, минувший с тех пор, его жизнь подвергалась угрозе уж и не подсчитать сколько раз.

Ну, дело с дуэлью можно было бы отнести и к случайности… Впрочем, на случайность тоже не особенно походило – слишком уж с ходу и почти без причины придрался к нему тот русский бретер: «Вы, милостивый государь, изволили на меня смотреть? Или в моем облике узрели что-то неподобающее?..» Тут же и вызвал стреляться на пистолетах, никаких объяснений не принимая. Хоть повод и пустячный, а не отвертишься никак: бесчестие.

Съехались на безлюдном пустыре в тот же день. По дороге брат Жак, взятый бароном в секунданты и осведомленный более, чем фон Штраубе, о петербургских нравах, поведал, что сей князь Филановский (так представился бретер), числится одним из лучших стрелков, однако же, в отличие от здешних подгулявших гусаров, прежде никого не вызывал без основательных к тому причин. Да и при богатстве своем в трактиры никогда не захаживал, так что место их столкновения было вовсе странно.

Того, правда, не ведал сей князь Филановский, что фон Штраубе сызмальства обучал стрельбе из пистолета сам знаменитый месье де Кюртен, быть может, лучший стрелок в Европе, убивший в свое время на пистолетных дуэлях более сотни человек, а затем покаявшийся и принявший в Ордене монашеский постриг. Так что после его науки фон Штраубе мог выстрелом с пятидесяти шагов загасить свечу.