Штука, при всей громоздкости, дельная. Особо в славном деле отсечения пехоты от бронетехники — азбуки городских боев. Плюс лупит, скотина, с закрытых позиций, причем таких, куда и СОРовские кудесники не всегда достать могли. Да по весу и габаритам «самовары» не шибко от моих «Утесов»[54]отличаются. Только если крупнокалиберные с «АГСами», как ни выставляй, считай, пацанов смертниками поставил, то миномет спокойненько можно спрятать за квартал в любой яме и так же быстро перекинуть в другое место — пока «шпаки»[55]не прилетели.

Петя, увидев меня, радостно пошел навстречу, а я впопыхах не приметил парня, следом вылезавшего из кабины.

— Ты как, братишка? Заждался небожителей?

— А ты думал?! Даром я, что ли, прикрытия добиваясь, два часа по командирскому столу небритой пяткой стучал! Где мои самовары?

— Быстрый какой! Отдам в свое время. Не кипишуй! Посмотри лучше, кого я тебе привез… — Он развернулся к своему щупленькому попутчику.

Подле нас спокойно стоял молодой парень — невысокий, худенький, чернявый. Камуфлированная разгрузка без броника да традиционный для «продвинутых» «АКМС». Все бы ничего, если бы не развернутая до самых глаз горловина свитера…

В Конфедерации слишком хорошо знали эту неписаную моду помеченных страшным клеймом «Львовского поцелуя».

Откуда у окров пошла страсть увечить пленных отрезанием губ, не знал никто. Какую роль в этом изуверском обычае занимал город Львов — тоже. Только вот на каком-то этапе вооруженного противостояния стало все чаще и чаще звучать это сразу ставшее зловещим словосочетание. Во всяком случае, не так уж и недавно. Первые фотографии черепообразных лиц я видел еще по работе в «контре».

Меня вдруг словно толкнуло что-то изнутри — ведь это же Гирман!

Он заметил мое замешательство и, первым сделав шаг навстречу, негромко сказал:

— Все нормально, Кирилл Аркадьевич. Здравствуйте!

— Здравия желаю, Борис Яковлевич… — Неловкость хотелось бы как-то замять, но нужные слова враз выдуло из головы. — Честно говоря, я представлял вас иначе.

— Это? — он указал ладонью на закрытый свитером рот.

— Да нет, что вы. Возраст да и… — Как столовому серванту рассказать новенькой тумбочке о правильном понимании понятия «габариты»? — Поболей вы, по рассказам, казались.

Он улыбнулся — уголки темных глаз поползли в гору.

— Да… Я еще могу разделяться на три части, а в полнолуние становиться невидимым.

— Ха! Ну, это я и так знаю!

Действительно, что-то я тормознул. Помню легендарную, десятки раз слышанную историю о том, как в Рубежном Гирман спалил обвешанную сверху донизу металлокерамикой, системами динамической защиты и прочими фенечками глубокой модернизации, навороченную польскую «Тварыну»[56].

Просчитав маршрут бронегруппы, он с ночи залез в полуразрушенную кирпичную трубу снесенной почти до фундамента районной котельной. Держалась она якобы на честном слове, и в ней светилось несколько дыр от снарядов, сквозь которые сей урбанистический шедевр просматривался насквозь. Боря заранее завязал узел на скобе ступеньки снаружи, а сам стальной трос — закинул внутрь трубы. На чем и как он расположился, история умалчивает, но, мартышкой на суку просидев половину суток, — дождался.

Пока его бойцы отвлекали противника огнем из руин соседнего квартала, Гирман спустился по тросу несколько метров, оказался напротив хорошего сквозного пролома и менее чем с сотни шагов, сверху вниз, смачно приложился из тяжелой «Таволги»[57]в заднюю полусферу башни. После, сжигая руки, съехал по тросу вниз и, песчанкой юркнув по заготовленному в руинах проходу, исчез в лабиринтах развалин до того, как авиационные пушки «Лёли»[58]спаренным огнем заподлицо срезали на все сто пудов отслужившую свое предназначение трубу.

С моим пузом такой цирковой номер не проделать, тут и к бабке не ходи. Совсем не крупному Штейнбергу — тоже слабо. Да и по-хорошему мало найдется хитрецов, готовых повторить Борин трюк, а тех, кто смог бы просчитать все и, главное, решиться на подобную головоломную авантюру, — на пальцах одной руки перечесть можно.

— Пацаны, что за хренотень — тут все свои, кончайте «выкать». — Прав Петя, да и влез вовремя.

— Да, действительно, Яковлевич… — Я протянул руку. Он вновь невидимо улыбнулся и пожал в ответ.

Добрый, скромный, тихий мальчик лет двадцати пяти. Ему бы очки еще — вылитый ботан — рядовой аспирант Стасовой кафедры. И это — он: прошедший кошмар лагеря для перемещенных и обезображенный на всю оставшуюся жизнь, выкупленный за деньги еврейской правозащитной организацией и бежавший от сытой жизни опять на войну, сжегший вместе со своими гранатометчиками народу и техники на десять международных трибуналов, неуловимая гроза и гордость обеих воюющих сторон в одном лице, охраняемый пожаром войны и объявленный в розыск пятью независимыми государствами международный военный преступник — Борис Яковлевич Гирман!

Выехали в штаб Колодия. Решил взять с собой Кобеняка. Все же командирский опыт у подполковника — не чета моему. Пока собирались, чувствую, Денатуратыч маячит за спиной — неймется Деду. Тут и Василий Степаныч подоспел.

— Ты, Аркадьич, найди время — переговори с Передерием.

— Я помню. Он с нами поедет.

— Ты сейчас поговори!

— Иван Григорьевич! Иди сюда, дорогой… стоишь в дверях бедным родственником, голодными глазами затылок мне палишь…

Два раза просить не пришлось. Мелкой рысью оказавшись у стола с картами, наш чудо-подрывник разложил веером густо исписанные листы.

— Хорошо, хорошо, ты с нами едешь. Сам все и расскажешь.

— Кирилл Аркадьич, потерпи две минуты. Хорошо?