Это всего лишь лес! Просто деревья.

Когда Персефоне было семь лет, дети подбивали друг друга зайти подальше в лес и дотронуться до определенных деревьев. До березы добирались все, но до вяза, стоявшего под сенью леса, отваживались добегать только она и ее подруга Ария. Потом кто-то из ребятишек, вероятно Сара, подзадорил их обеих коснуться черного дерева. Никто не знал, что это за дерево. С теплой солнечной опушки его почти не было видно. Сара, если это придумала она, вряд ли говорила всерьез. Это понимали все. То дерево росло слишком далеко, даже дальше той линии, где траву сменял папоротник. Идея была глупая – да что там, сумасшедшая! – и Персефона над ней посмеялась. Дети выбрали то дерево, чтобы отомстить Персефоне и Арии за храбрость, которой сами похвастаться не могли.

Вряд ли это придумала Сара. Ведь они были близкими подругами, девчонку же, которая бросила им вызов, Персефона возненавидела.

Она возненавидела ее, потому что Персефона посмеялась, а Ария нет.

Неважно, что Ария была на два года старше. Как лучшие подруги они соглашались друг с другом всегда и во всем, только не в этот раз. Ария взяла ее за руку и сказала: «Мы пойдем вместе». Подруга не шутила. Персефону ее слова потрясли, перспектива забраться в лес так далеко напугала, и она вырвала руку. Она до сих пор помнила и разочарование в глазах подруги, и то, каким маленьким стало ее отражение в них.

«Что ж, пойду одна», – огорченно вздохнула Ария.

Персефона пыталась ее остановить, убеждая, как это глупо и опасно. Ей хотелось верить, что попытки удержать подругу были вызваны страхом за ее жизнь. Правда же заключалась в том, что она не желала быть второй среди лучших. Ей хотелось быть храброй, но она отчаянно трусила, и ей было очень стыдно.

Ария пошла в лес одна.

Никто не верил, что она отважится, однако под их взглядами маленькая девочка забиралась все дальше и дальше, пока ее не поглотил подлесок. Прошли долгие часы, или же им так показалось. Для детей время – как и размеры вещей – величина не постоянная. Наконец Персефона запаниковала и помчалась в далль за помощью.

«Если бы только я побежала в другую сторону… Если бы только я побежала в лес спасать подругу, все могло бы закончиться совсем иначе».

Она успела добраться лишь до середины холма, когда из леса вышла Ария. Персефона услышала за спиной радостные крики. Некоторые называли Арию сумасшедшей, но в их насмешках звучало уважение, и она смеялась вместе с ними. Персефона смотрела издалека и не подошла к друзьям. Она не смогла, просто не смогла взглянуть в глаза подруге, не хотела видеть, как ее отражение станет еще меньше. Она поплелась домой. Ария окликнула ее. Персефона сделала вид, что не слышит. Ария закричала, что просит прощения, однако Арии было не за что извиняться.

После этого Персефона избегала Арии. Каждый раз при встрече она вспоминала о своей трусости. Минуло десять лет, прежде чем они заговорили снова. По случаю свадьбы Персефоны жители пришли ее поздравить, и Ария, в тот момент уже беременная, стояла в длинной очереди. Как и все прочие, Ария взяла Персефону за руку, и взгляды их встретились. Она ожидала увидеть злость, может быть, даже ненависть, но обманулась. Персефона увидела лишь безудержное счастье замужней женщины, ожидающей рождения первенца, которая желала такой же благополучной жизни своей подруге детства. Ария простила Персефону, а та себя простить так и не смогла…

Она собиралась пойти к Арии после рождения ребенка, извиниться за годы отчуждения и принести подарок новорожденному. Они снова посмеялись бы, как в детстве, и все прошлые недоразумения оказались бы забыты. Увы, этого не случилось. Ария умерла родами… Вероятно, Гиффорд унаследовал храбрость матери. Проклятый богами, изломанный ужасной трагедией, он выжил, несмотря ни на что. Своими нескладными руками он снова и снова совершал невозможное, создавая шедевры из глины, которым завидовали все мастера-гончары. Гиффорд каждый день касался черного дерева. На свой лад.

Ария умерла прежде, чем Персефона успела извиниться. За то, что избегала ее много лет, за то, что не обернулась на крики, когда шла домой, за то, что не помчалась в лес ее спасать, но больше всего за то, что отвергла руку подруги и не пошла с ней.

Прошло тридцать лет, и наконец Персефона решилась прикоснуться к черному дереву.

– Ты живешь там? – спросила она у Сури.

Бежавшая перед ними Минна то и дело останавливалась, что-нибудь обнюхивала и снова бросалась вперед.

– Да, госпожа. – Сури шла уверенным шагом, помахивая деревянным посохом Туры, который был для нее слегка коротковат и явно намного старше девочки.

– Как ты это делаешь? Я имею в виду, как ты живешь совсем одна? Разве тебе не страшно?

– Жить там, где ты, гораздо страшнее. – Сури оглянулась на далль.

– Я ведь не одна. В далле живет две сотни семей.

Сури засмеялась.

– Я сказала что-нибудь смешное?

– Знаешь, сколько семей живет в лесу?

– Разве в лесу живут семьи?

– Еще бы! Их там не сосчитать: белки, лисы, барсуки, пауки, кролики, ежи, змеи, олени, еноты, дрозды, дятлы, лоси, куропатки, совы, ласки, кроты, скунсы, голуби, бабочки – не забывай про бабочек!

– Они ведь не люди.

– Вот именно! – подмигнула ей Сури. – Ты начинаешь понимать мою точку зрения, госпожа? Ведь семейство заек, малиновок или енотов в качестве соседей куда приятнее! Только посмотри, где живешь ты! Повсюду гниющая древесина. Дом из мертвых деревьев никуда не годится. Лучший сосед, которого можно пожелать – дерево, причем живое. Они больше слушают, чем говорят, в жаркие дни укрывают от солнца, дают тебе еду и кров, ничего не просят взамен.

– А как же опасности леса? К примеру, медведи?

– О да, – Сури понимающе кивнула. – Нам следовало бы их бояться, будь мы парочкой лилий.

– Почему?

– Медведи обожают лакомиться лилиями, ягодами, муравьями и мышами. Если ты к ним не относишься, то медведи довольно милые. Любят поиграть, хотя могут и сжульничать.

– К Бурой это тоже относится? – спросила Персефона чуть с большей горечью, чем хотела показать.

– Грин другая…

Они подошли к подножию холма, где начиналась рощица широколиственных деревьев, еще недостаточно разросшихся, чтобы заглушить потоки яркого солнечного света. Там стояли светлые березки, которые Персефона помнила с юности. Белые как мел стволы с шелушащейся корой и свежие зеленые листочки.

Посмотрев налево, Сури чуть крутанулась и помахала рукой. Персефона никого не увидела.

– Кому ты машешь?

– Чего? А, там растет куст падуба, с которым я пообщалась по дороге сюда. – Она понизила голос. – Обычно до кустов мне дела нет. Почти все они вредные и необщительные, сплошные шипы и колючки. Думаю, у них есть на то причины. Каждый так и норовит их оборвать. Впрочем, тот падуб вполне себе милый.