Вот увидите, как я заживу! Автомобили, рестораны, меха! Никогда больше не буду летать пассажирскими самолетами! Хуже них – только летать на курьих ножках и на помеле. Плевать я хотела на пассажирские рейсы! Вот я прохожу через аэропорт словно королева. Сажусь в свой приватный джет, все вокруг стараются подольститься, угодить мне, хлопочут, чтобы мне было удобно, хорошо, весело. А как мягка моя постель, какие у меня появились тренажеры. И новый персональный тренер. Никакого секса! Будь бдительна! Еле пронесло.

В традиционном мире известно, что женщине метаморфоза дается проще, чем мужчине. Женщина уходит из отцовского дома, снимает с себя отцовское имя, как старую кожу, надевает вместе со свадебным платьем новое имя – своего супруга. Ее тело тоже меняется, получает способность вмещать, а затем исторгать другие тела. Может быть, жизнь женщины в таких метаморфозах и обретает смысл в том, чтобы поглощать и исторгать – для мужчины все иначе. Отказавшись от прошлого, мужчина утрачивает смысл. Что же делают эти Голдены, бежавшие в бессмыслицу, ищущие прибежища в абсурде? Чья власть оказалась настолько мощной, что погнала их прочь от значимой жизни? Теперь они – посмешище. Изгнанник – пустой человек, пытающийся вновь наполниться человеческой силой, призрак в поисках утраченных костей и плоти, корабль без якоря. Такие мужчины – легкая добыча.

– Что? Что этот дурачок говорит, младший сын? “Настало время множества метаморфоз, множества гендеров, мир сложнее, чем ты думаешь, Костяная Нога, Спайдервумен!” Это ли он пытается мне сказать, злобно поглядывая и цепляясь за руку своей любовницы в стиле Nouvelle Vague[41]? Посмотрим, сладенький. Посмотрим, как дело обернется и кто будет смеяться последним, кто закурит сигарету, глядя на конец света. Ты – Дионис, ты, признаю, со странностями, зато я – Баба-Яга, самая странная и страшная из сестер. Баба-Яга, злая колдунья, я удерживаю этот голос глубоко внутри, так глубоко, что она, я, может себя убедить, будто его и не слышит, будто это не ее самый доподлинный голос. На уровне кожи, языка, говорит другой голос, она рассказывает себе другую историю, в которой она добродетельна и ее дела оправданы, и по абсолютным моральным стандартам, и эмпирически, тем, что происходит вокруг. Оправданы им, стариком, королем в Золотом доме, тем, кто он, как обращается с ней, каковы его вины. Но есть и этот глубокий голос, он говорит свое, повелевает ею на глубочайшем уровне, там, где молекулы инструкций вплетаются в четыре спиральные аминокислоты ее существа, моего существа. Вот кто я-она. Вот кто она-я.

Младшему из Голденов трудно было отказаться от привычного одиночества. Он был одинок от рождения, лишнее дитя, плод незаконной связи, отчасти принятый, отчасти же отвергаемый в тех больших особняках, которые вынужден был считать своим домом – сначала в Бомбее, потом в Нью-Йорке. Даже в огромной толпе он оставался одиноким, но теперь, когда рядом с ним оказалась Рийя, Д испытывал чувства, которые поначалу и назвать‑то не умел. Потом слова пришли: совместность, дружество. Он сделался половинкой единого целого. Слово “любовь” казалось на его устах и на языке чуждым, словно паразит с иной планеты, но, будь то хоть пришелец с Марса, это слово все же проникло в его рот и пустило там корни. “Я влюблен”, говорил он своему отражению в зеркале ванной, и ему казалось, что отражение, вторившее его словам, на самом деле принадлежит кому‑то другому, неведомому. И он становится этим другим, думал Д, неведомым самому себе. Любовь начала пробуждать в нем те силы, которые вскоре преобразуют его целиком и безвозвратно. Эта информация отложилась в мыслях молодого человека, и идея неизбежного превращения стала уже менять что‑то в его мозгу, подобно тому как слово “любовь” влияло на его речь. Но пока он подавлял в себе это знание.

Он первым съехал из дома на Макдугал-стрит.

– Пусть старик делает, что хочет, – сказал он братьям еще тогда, во Флориде, но это вовсе не подразумевало, что Д будет сидеть и на это смотреть.

В один прекрасный день Василиса Арсеньева явилась с огромным количеством багажа (так что, видимо, Нерон Голден был не первым ее благодетелем). Очевидно, первоначальный договор, подразумевавший раздельное проживание, она уже переросла. Вскоре после этого младший сын Нерона в свою очередь упаковал чемоданы и перебрался в Чайнатаун, где Рийя нашла для них обоих маленькую чистенькую квартирку в доме без лифта, в розовом, оттенка лососины, здании, оконные рамы сверкали ярко-желтой краской. Под ними на втором этаже располагалась Мадам Джордж Таро Хрустальный Шар Гороскоп Предсказания Будущего, а в цоколе размещалась “Ран-Ран Трейдинг инк.” с развешанными повсюду утками и зонтиками в голубую и розовую полоску, прикрывавшими подносы с товаром. Свирепая владелица магазина миссис Ран, которой принадлежал также весь дом, отвергала просьбы сменить в вестибюле перегоревшие лампочки или усилить отопление, когда становилось холодно. Рийя сразу же вступила в бой с миссис Ран, однако от квартирки отказываться не желала, потому что из окна гостиной можно было выйти прямо на плоскую крышу соседнего здания: в солнечные дни они поднимали окно и выбирались наружу, и у них появлялся словно собственный дворик в небесах.

Они стали одеваться очень похоже, зимой затягивались в кожу, как байкеры, плюс кепки “брандо” и темные очки, и порой он под очками наносил размазанную тушь, как и она, и незнакомые люди принимали их за близнецов: оба бледные, хрупкие с виду, словно беженцы из одного и того же артхаусного фильма. Весной она, а значит, и он, подстригали волосы коротким ежиком, и она, словно готическая вариация Моро, усаживалась на крыше с большой акустической гитарой и пела песнь их любви: ‘Elle avait des yeux, des yeux d’opale / qui me fascinaient, qui me fascinaient, – из угла ее рта свисала сигарета. – Chacun pour soi est reparti /Dans le tourbillon de la vie..[42]’

Ибо их отношения развивались таким путем – во что‑то, полное любви, но и колющее, раздробленное, и в этом была его вина, говорила она, ведь она сама целиком вошла в отношения, с самого начала, она такой человек, все или ничего, а он застрял в промежутке.

– Да, я люблю тебя, потому и живем мы вместе, но я тебе не принадлежу, твоя семья умеет завладевать вещами и людьми, но я не собственность, и ты должен осознавать мою свободу. К тому же есть немало важных вещей, которые ты пока не рассказал мне, а мне надо их знать.

Когда она говорила так, у него кружилась голова, словно весь мир разлетался на части, а он очень боялся, как бы мир не разбился, боялся последствий для себя, песня правду говорила, жизнь – вихрь, un tourbillon. Он все ей сказал, жалобно возражал он, выложил все семейные секреты, словно дитя на первом причастии.