Потом начался бардак. Богданов вдруг потребовал отчета – откуда взялись деньги?

– Из Тифлисского и Московского промышленных банков,– ответил чистую правду Коба.

Действительно, именно там он их и получал. Последовавшее за этим объяснением требование огласить подробности он отмел как не соответствующее азам конспирации, но предложил почтить память погибшего в борьбе товарища Камо минутой молчания. Депутаты помолчали, осмысливая ситуацию, но потом снова возбудились.

Луначарский с Воровским, перебивая друг друга, начали вдруг интересоваться судьбой батумского полицмейстера («Если лицо, сидящее на такой должности, крутит шашни с анархистами, медицина тут бессильна»,– считал я, ну и отдал соответствующий приказ.), каких-то присяжных поверенных из Баку…

– …Наша партия всегда была против индивидуального террора! – возмущенно подытожил Луначарский.

«Так в чем вопрос? – подумал я.– Вас же двое, так что в полном соответствии с устремлениями партии вот лично к вам применим массовый, ибо не фиг лезть не в свое дело».

Вообще, надо заметить, до должного единства в партии было еще ой как далеко.

Потом, минут через десять, народ утихомирился, и Богданов зачитал свой доклад об отношении к политике правительства и участии партии в работе легальных выборных органов типа Собора. По его словам выходило, что текущая политика российских властей есть результат их испуга перед надвигающейся революцией, чем надо воспользоваться. То есть как можно активнее участвовать в легальной политической борьбе…

«Интеллигент, он и есть интеллигент»,– подумал я.

Ильич, судя по записи, подумал то же самое, потому что взял слово и объяснил, что упомянутая политика чрезвычайно опасна своей умной реакционностью, она призвана направить энергию масс в сторону от революционного пути, и задача большевиков – в неуклонном разъяснении этого трудящимся. Участие в любых выборных органах, кроме Собора, недопустимо. А этот Собор надо использовать исключительно как трибуну для революционной агитации. Выводы же и предложения товарища Богданова есть оппортунизм в чистом виде.

Далее было зачитано письмо Зиновьева к съезду – сам он в это время руководил петербургской ячейкой РСДРП. Занимался он этим ответственным делом из Гатчинского дворца, причем даже не из подвала – его готовность к сотрудничеству оказалась выше всяческих похвал. Письмо это он накорябал сам, причем перед этим долго просил меня, чтобы я хоть намекнул ему, что писать…

– Правду! – озадачил его я.– А уж насколько полную, это вам виднее. В общем, не надо приукрашать действительность.

В письме было написано о множественных арестах, а то и просто пропажах активистов, об огромных трудностях при агитации на предприятиях, об общем падении интереса рабочих к марксистским идеям. Правда, последний абзац – что, несмотря на все это, он продолжает и будет продолжать борьбу, – у Григория Евсеевича вышел неубедительным. Какие-то в этом жалобные нотки проскальзывали, право слово… Хотя жил он в довольно комфортабельной комнате, ел то же, что и я, и даже был иногда посещаем Танечкиными сотрудницами.

Второй день работы съезда начался с доклада Каменева о текущих задачах партии. Надо сказать, он сделал вполне логичный вывод: в сложившейся обстановке речь может идти только о сохранении партии, и больше ни о чем. Надо срочно организовывать вывоз товарищей, находящихся под угрозой ареста, резко уменьшать активность работы, как-то пытаться облегчить участь уже арестованных соратников («Ну, этим и без вас есть кому заняться», – хмыкнул я.) В общем, он выдал художественную обработку несложного постулата – пора прикинуться ветошью, пока не замели. А дальше весь день шла ругань по поводу этого доклада, но к вечеру объединенными усилиями Ленина, Сталина и Каменева, потрясавшего письмом Зиновьева, делегатов удалось сподвигнуть на принятие одобрявшей все это дело резолюции.

Нет, Сталин не стал моим агентом – такого изначально не планировалось. Просто он погостил у меня пару дней, во время которых произошел конструктивный обмен мнениями. Я напомнил:

– Согласно учению основоположников, построение бесклассового общества возможно только в мировом масштабе. Однако достаточно проработанной теории перехода к этому пока нет, и лично мне кажется, что тут возможны два пути. Один – захватив власть в какой-то отдельной стране, использовать эту страну как базу для расширения революции до мировых масштабов. Вполне реальный путь, но тут есть одна тонкость. Мало того что объективной части революционной ситуации в России нет и не предвидится, но и субъективная, при которой ситуация только и может превратиться в революцию, тоже под большим вопросом. Я имею в виду партию – она пока есть. А вот будет ли в дальнейшем – это еще неясно… Каким мне представляется второй путь? – продолжил я.– Предшественником бесклассового общества является социалистическое, согласны? А что, в свою очередь, может являться первым шагом к нему? Государственный капитализм. Так именно его я и строю, не жалея сил! И для превращения такого государства в социалистическое нужно всего лишь закрепить верхний предел размера частной собственности.

– А на троне будет сидеть его социалистическое величество император? – усмехнулся гость.

– Необязательно. Может, например, генеральный секретарь правящей партии. В общем, вы подумайте, это пока даже не проект, а так, мысли на общие темы… Да, и еще. Вы не задумывались о том, что для осознанной классовой борьбы нужно еще созреть? В несколько этапов. И как первый – национально-освободительное движение. Потому что эксплуатируемым себя еще нужно осознать, а вот угнетаемым по национальному признаку – тут и так все ясно. В общем,– подытожил я в конце,– никаких обещаний мне от вас не нужно. А вот сам я их дам. Во-первых, если партия большевиков и дальше будет гнуть линию на вооруженное восстание в России, она будет уничтожена. Чисто физически это всего-то около четырехсот человек, моим спецслужбам не так уж трудно осуществить подобную операцию. А если эта партия временно откажется от такого образа действий, то и противодействие ей будет строго в рамках закона. Причем, возможно, еще и без особого энтузиазма. Потому как национально-освободительное движение в английских колониях и Ирландии, создание компартий в Штатах и Мексике я готов финансировать от всей души. И с пониманием относиться к мелким правонарушениям занимающихся столь полезной деятельностью людей – тоже.

Вот примерно на такой ноте мы и расстались, причем Иосиф Виссарионович, кроме авансированных ему пятидесяти тысяч, увозил с собой два чека на общую сумму в треть миллиона.

На третий день работы съезд наконец-то добрался до дебатов о создании Коминтерна. Ленину через его секретаршу и подругу уже было обещано щедрое финансирование этой идеи. Он, кстати, и сам уже подумывал о чем-то подобном. Так как большинство делегатов уже довольно давно жили по заграницам, то именно у них идея не вызвала никакого отторжения. Собственно, резко против выступал только Ворошилов, но в силу некоторой косноязычности его доводы не нашли особого отклика. Да и познакомившийся с ним на этом съезде Сталин долго о чем-то убеждал его в перерывах… Так что и эта резолюция была принята.