— Понимаю. — Абросимов поднялся, заложил руки за спину и принялся прохаживаться по кабинету, говорил, словно рассуждал сам с собой: — Понимаю, что подробности своих злоключений вы опустили. Понимаю также, что первым делом бросились разыскивать Речицкого, которого считали главным виновником этих злоключений, и даже вызвали его на дуэль. Хорошо, что ваш друг, Москвин-Волгин, оказался проворным и успел мне сообщить об этой дуэли, иначе пришлось бы кого-то отпевать… Я все понимаю, Владимир Игнатьевич, но скажу сразу и определенно — энергию и чувство мести нужно всегда направлять по точному адресу. Выверенному и точному!

— Может, вы назовете мне этот адрес, господин полковник?

— Не торопитесь. Когда должен приехать Речицкий?

— Он сказал, что ему нужно еще два дня, чтобы завершить дела по службе и получить отпуск. А Москвин-Волгин приехал вместе со мной, но у него назначены встречи, и договорились, что соберемся у вас к вечеру…

— Хорошо, подождем. Завтра вашим канцелярским воскрешением займемся, чтобы все необходимые документы в наличии имелись. Вы где остановились?

— У меня брат здесь живет, в Москве, вот у него и остановился, там же и Федора пока оставил, ему, кстати, тоже нужно бумаги выправить…

— Не беспокойтесь, выправим.

— Господин полковник, в телеграмме вы написали, что у вас есть важное сообщение. Я хотел бы его услышать.

— Да, Владимир Игнатьевич, я помню, и вы это сообщение услышите, но чуть позже. Теперь помогите мне расставить стулья в зале, я горничную отпустил, а людей через полтора часа соберется довольно много.

Гиацинтов хотел спросить — что за люди и для чего они соберутся? Но спрашивать не стал, посчитав, что полковник Абросимов прав — куда спешить? Придет время, и все, что сейчас неясно, прояснится само собой.

— У нас нет необходимости обращаться к русскому народу! Мы сами представляем русский народ, все его сословия! Нас называют черносотенцами, вкладывая в это слово уничижительный смысл, но так могут говорить только те, кто напрочь позабыл родную историю, кто оторвался от родной почвы, кто вольно или невольно закрыл свои глаза масонскими шорами и видит перед собой лишь один идеал — якобы просвещенную Европу. А мы утверждаем обратное — у России свой путь, а любой другой, заимствованный у кого-либо, — это погибель. И не надо бояться, надо гордиться, что за убеждения называют нас черносотенцами.

Да, мы черносотенцы и высоко несем это звание, потому что помним — это звание существует на Руси еще с двенадцатого века, помним, что черные сотни — это объединение земских людей, людей земли. Мы помним великий подвиг нижегородской черной сотни гражданина Минина. И мы знаем — для чего мы объединились перед грядущей опасностью. Мы уже видели звериный оскал безбожной революции, мы уже ощутили на себе всю ненависть к русскому строю жизни, когда гремели выстрелы и лилась кровь. Мы прекрасно осознаем, что кошмар может повториться, что евреи, этот главный запал смуты, в течение многих лет, а в последние годы особенно, вполне выказали непримиримую ненависть к России и ко всему русскому, свою полную отчужденность от других народностей и свои особые иудейские воззрения, которые под ближним разумеют одного только еврея, а в отношении христиан-гоев допускаются всякие беззакония и насилия до убийств включительно.

Мы видели и с болью в сердцах наблюдали — как только власть сделала уступку, так сразу же все это скопище русских и иноземных иноверцев, разных мастей революционеров — все ринулись на Русскую землю и соблазнами, разными обещаниями, ложью и страхом смутили русских людей… И не японцы нас победили в прошлой войне, нас победила смута, которую устроили враги России.

Мы — не партия, мы — не тайное общество, мы — воля и голос русского народа! Еще раз особо подчеркну — всего русского народа, невзирая на сословия, чины и звания. Нас благословляет великий молитвенник Русской земли Иоанн Крондштадтский, с нами ученый Менделеев и князь Вяземский, с нами командир героического крейсера «Варяг» Руднев, музыкант Андреев, доктор Боткин, издатель Сытин, художник Васнецов, с нами священники, купцы, мещане, крестьянство, с нами — Государь!

Я хочу зачитать вам телеграмму, которую прислал Его Императорское Величество на имя председателя Союза русского народа господина Дубровина. Вот ее текст, дословно: «Передайте всем председателям отделов и всем членам Союза русского народа, приславшим Мне проявления одушевляющих их чувств, Мою сердечную благодарность за их преданность и готовность служить престолу и дорогой Родине. Уверен, что теперь все истинно верные и русские, беззаветно любящие свое Отечество сыны, сплотятся еще теснее и, постоянно умножая свои ряды, помогут Мне достичь мирного обновления нашей святой и великой России и усовершенствования быта ея народа. Да будет же Мне Союз русского народа надежной опорой, служа для всех и во всем примером законности и правопорядка. Николай».

Православие, Самодержавие, Народность — вот что написано на наших знаменах. Но мы должны знать и учитывать, что между Государем и народом существует преграда — это нынешний чиновничий строй, состоящий в своем громадном большинстве из безбожных, нечестивых недоучек и переучек. Эти люди, окружившие престол, заражены, как чумой, неверием во все русское, преклонением перед масонскими идеями, и поэтому они тайно одобряют, а то и поощряют, также тайно, все действия, направленные на разрушение самодержавия и государства.

Мы должны осознать, что путь, на который мы встали, будет тернистым. Нас травит и шельмует вся еврейская печать, которая не останавливается перед самой чудовищной ложью, нас ненавидит чиновничий строй, потому что мы прямо указываем на его пороки, нас поливает потоками грязи Государственная дума, ставшая легальным прибежищем антирусских сил, мы злейшие враги для всех разномастных революционеров, которые нас, в конце концов, не только запугивают, но и убивают. Но мы не устрашимся!

Кто, молитву творя,

Чтит Народ и Царя,

В ком ни совесть, ни ум,

Не шатаются,

Кто под градом клевет

Русь спасает от бед,

Черносотенцем тот называется!

Будем мужественны! С нами Бог, Государь и Родина!

Оратор говорил взволнованно, но обдуманно и четко, уверенный голос без всяких усилий заполнял просторный зал большой абросимовской квартиры. Стульев для всех пришедших, а пришло, как прикинул Гиацинтов, больше двадцати человек, не хватило, поэтому некоторые стояли вдоль стены. Слушали оратора молча, и это общее молчание красноречивее, чем крики одобрения и аплодисменты, доказывало, что слова, звучащие в зале, находят полный и безоговорочный отклик у тех, кто их слышал.

Странные чувства испытывал Гиацинтов: он будто стеснялся столь громких слов, казалось ему, что слова эти больше бы подходили для какого-нибудь официального действия, но, думая так, он неожиданно ловил себя на мысли, что оратор ему нравится. Прежде всего, уверенностью и крепкой внутренней убежденностью. И еще своим видом: крупный, плечистый, с ухоженной русой бородой, он стоял, широко и прочно расставив крупные ноги, и казалось, что сдвинуть его с места — невозможно. Гиацинтова притягивало к нему, словно магнитом. Сам же оратор, закончив свою речь, четко повернулся, устремив взгляд в передний угол зала, где висела большая икона архангела Михаила, и широко, истово перекрестился. «Похоже, военный, — с уверенностью подумал Гиацинтов, отметив для себя его четкий, как в строю, поворот. — Интересно, кто он такой? Надо спросить у Абросимова…» Гиацинтов не расслышал, когда оратора представляли, потому что в это время выходил за стулом в столовую, и теперь с интересом ждал — что будет дальше? Что скажут другие?