Вителлий умер от апоплексического удара. Какой-то сенатор, то ли в припадке безумия, то ли в подпитии, неожиданно обвинил его перед лицом сената в том, что он хочет захватить престол. Все понимали, что обвинение это направлено против Агриппиниллы, но, хотя сенаторы ненавидели ее всем сердцем, никто, естественно, не осмелился его поддержать, и сенатор был объявлен вне закона. Однако Вителлий принял эту историю близко к сердцу, и вскоре его разбил паралич. Я навестил его, когда он лежал на смертном одре. Он не мог шевельнуть и пальцем, но разговаривал вполне разумно. Я задал ему вопрос, который уже давно хотел задать:

— Вителлий, в другое время ты был бы одним из самых добродетельных людей на свете. Как вышло, что ты, честный, прямой человек, став придворным, гнулся с каждым годом все ниже?

Вителлий:

— При монархии это неизбежно, как бы милостив ни был монарх. Старые добродетели исчезают. Независимость и откровенность потеряли цену. Самыми большими добродетелями стали услужливость и умение предвидеть желания монарха. Теперь надо быть или хорошим монархом, как ты, или хорошим придворным, как я, — или императором, или дураком.

Я:

— Ты хочешь сказать, что люди, которые остаются добродетельными на старый лад, неизбежно страдают в наше время?

— Пес Фенона поступил правильно.

Это были последние слова Вителлия. Он потерял сознание и больше не приходил в себя.

Я не успокоился, пока не разыскал в библиотеке, на кого сослался Вителлий. Оказалось, что у философа Фенона была собачка, которую он приучил ежедневно ходить к мяснику и приносить в корзинке кусок мяса. На это добродетельное создание, которое и помыслить не могло дотронуться до мяса без разрешения хозяина, однажды напала свора бродячих псов, которые, выдрав из его зубов корзинку, набросились на мясо и стали жадно его пожирать. Фенон, наблюдавший эту сцену из окна, увидел, что его песик какое-то время раздумывал, не зная, как ему поступить. Ясно, что пытаться отобрать мясо у дворняг нечего было и мечтать: они бы просто разорвали его в клочья. Поэтому собачка ринулась в самую гущу и съела столько мяса, сколько смогла ухватить. По правде говоря, она съела больше, чем любая другая собака, потому что была храбрее и умнее остальных.

Сенат присудил Вителлию государственные похороны и статую на рыночной площади. Надпись на пьедестале гласит:

53 г. н. э.

Я должен рассказать вам о Фуцинском озере. Я уже давно потерял к нему интерес, но вот однажды Нарцисс, в ведении которого были работы, передал мне сообщение подрядчиков, что туннель в горе наконец закончен; нам остается лишь поднять ворота шлюза: вода хлынет в туннель, и дно озера станет сухим. Тринадцать лет неустанного труда! Тридцать тысяч человек!

— Мы должны это отпраздновать, Нарцисс, — сказал я.

Я устроил потешный морской бой, притом с очень большим размахом. Это зрелище ввел в Риме Юлий Цезарь ровно сто лет назад. Он вырыл на Марсовом поле водоем, наполнил его водой из Тибра и приказал восьми кораблям, которые назывались «тирская» флотилия, завязать бой с другими восемью судами, называвшимися «египетская» флотилия. В битве участвовало две тысячи воинов, не считая гребцов. Когда мне было восемь лет. Август устроил подобный спектакль в постоянном водоеме по другую сторону Тибра, имеющем тысячу восемьсот футов в длину и тысячу двести футов в ширину, вокруг которого были построены каменные скамьи, как в амфитеатре. На этот раз с каждой стороны было по двенадцать кораблей — «афинская» и «персидская» флотилии, — и сражались на них три тысячи человек. Но мой морской бой на Фуцинском озере должен был затмить обе предыдущие битвы. Меня больше не заботила экономия. Я решил раз в жизни устроить поистине великолепное зрелище. Флотилии Юлия и Августа состояли только из легких судов, я же приказал построить двадцать четыре настоящих военных корабля с тремя рядами весел и двадцать шесть судов поменьше. Я выпустил из тюрем тысячу девятьсот преступников для участия в предстоящей битве под руководством профессиональных гладиаторов. Обе флотилии — одна называлась «родосской», другая — «сицилийской», — состояли каждая из двадцати пяти судов. Холмы вокруг озера служили прекрасным естественным амфитеатром, и хотя озеро было далеко от Рима, я не сомневался, что мне удастся собрать не менее чем двести тысяч зрителей. Я издал официальный циркуляр, где советовал взять с собой корзинки с едой. Но тысячу девятьсот вооруженных преступников не так-то легко держать в узде. Это реальная опасность. Мне пришлось отправить туда целую гвардейскую дивизию и разместить часть гвардейцев на берегу, а часть на плотах, скрепленных один с другим и полукругом пересекающих озеро. Плоты отделяли его юго-западный конец, сужавшийся к тому месту, где был прорыт канал, образовывая удобное поле битвы, — все озеро было бы велико, оно простиралось на двести квадратных миль. У гвардейцев на плотах были наготове катапульты и баллисты, чтобы потопить любое судно, которое попытается протаранить заслон и спастись бегством.

Наконец великое событие наступило: я объявил всеобщий десятидневный праздник. Погода была прекрасная, зрителей собралось куда там двести тысяч — не меньше полумиллиона. Они приехали со всех уголков Италии, и я должен сказать, что и держались они, и одеты были на редкость прилично. Чтобы не было тесноты, я разделил весь берег на секции — я назвал их колонии, — поставив над каждой из них судью: он должен был организовать общее приготовление пищи, следить за санитарными условиями и так далее. Я построил большой полевой госпиталь из парусины для тех, кто будет ранен во время боя, и для тех, с кем произойдет несчастный случай на берегу. В нем появились на свет пятнадцать новорожденных, и я велел всем им дать дополнительное имя Фуцин или Фуцина.

К десяти часам утра в день сражения все места были заняты. Обе флотилии с экипажем на борту каждого корабля двинулись параллельно друг другу к распорядителю — другими словами, ко мне, который сидел на высоком троне в золотых доспехах и накинутом поверх них пурпурном плаще. Трон стоял там, где берег выдавался в озеро, предоставляя самый широкий обзор. Рядом со мной на другом троне сидела Агриппинилла в длинной мантии из золотой парчи. Оба флагманских корабля приблизились к нам. Команды закричали:

— Здравствуй, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Мне полагалось торжественно кивнуть, но я в то утро был в веселом настроении. Я ответил:

— И я вас, друзья.

Негодяи сделали вид, будто поняли мои слова как общее помилование и радостно крикнули:

— Да здравствует цезарь!

В тот момент я не осознал, что это значит. Обе флотилии проплыли мимо нас с приветственными криками, затем «сицилийцы» построились с западной стороны, а «родосцы» с восточной стороны от меня. Сигнал начать бой был дан механическим серебряным тритоном, который внезапно поднялся со дна озера, когда я нажал на рычаг, и задул в золотую трубу. Это вызвало большое возбуждение среди зрителей. Корабли обеих флотилий встретились, и все затаили дыхание. А затем… как вы думаете, что произошло затем? Они просто проплыли одни мимо других, приветствуя меня и поздравляя друг друга. Ну я и разозлился! Я спрыгнул с трона и кинулся бежать по берегу, поливая их громкой бранью: