знакомых. По идее, у каждого был повод, чтобы ненавидеть противника.

– А вы испытывали к врагу… личную ненависть?

– Я бы так не сказал. Для ненависти существует пропаганда… но, если разобраться, по ту сторону фронта про нас тоже рассказывали всякие небылицы. Ну конечно, кое-что было правдой. Не надо ничего придумывать – жестокости и грязи хватало и тем и другим.

– А война действительно началась из-за того, что случилось во Флотилии?

– В общем, да.

– Так, значит, проблема заключалась не столько в идеологии, сколько в территории?

– Меня это не интересует. Поймите, Квирренбах, все это давние дела.

– А что вы знаете о Небесном Хаусманне? Я слышал, на вашей планете до сих пор живут его почитатели.

– Ну, кое-что знаю.

Мне попался заинтересованный собеседник. Казалось, чуть напряги слух и уловишь, как он делает в голове записи, готовя материал для своей симфонии.

– Это входит в вашу систему воспитания?

– Не совсем так.

Мне действительно нечего терять. Я поднял руку и продемонстрировал Квирренбаху рану посредине ладони:

– Видите? Это знак того, что до меня добралась церковь Небесного. Я инфицирован индоктринационным вирусом. Теперь вижу сны о Небесном Хаусманне, даже когда мне этого не хочется. В конечном итоге вирус, естественно, распадется, но очень нескоро. Я получаю дозу Небесного каждый раз, когда закрываю глаза.

– Это ужасно. – Он изо всех сил старался держаться в рамках приличия, вот только глаза сияли от восторга. – Но полагаю, что вы, просыпаясь, хотя бы отчасти остаетесь…

– В своем уме? Да, безусловно.

– Я хотел бы узнать об этом побольше, – пробормотал Квирренбах. – Вы не против продолжить разговор?

Одна из громоздких труб рядом с нами с пронзительным свистом извергла струю едкого пара.

– Боюсь, он будет не слишком долгим.

– В самом деле? – Похоже, мой собеседник приуныл.

– Извините, Квирренбах… я предпочитаю работать в одиночку. – Мне хотелось, чтобы отказ прозвучал как можно мягче. – И вам тоже нужен покой, чтобы трудиться над вашими симфониями…

– Да, да… но это позже. К чему торопиться? Нам еще многое предстоит сделать, Таннер. Меня все же беспокоит плавящая чума. Вы действительно считаете, что здесь опасно?

– Говорят, она еще не ушла окончательно. У вас есть имплантаты, Квирренбах?

Он явно не понял, о чем речь, и я пояснил:

– Сестра Амелия, которая ухаживала за мной в хосписе, сказала, что иногда у иммигрантов удаляют имплантаты, но тогда я не понял зачем.

– Черт побери! – вырвалось у него. – Мне следовало удалить их еще на стоянке. Но я не решился – те, кто предлагал свои услуги, выглядели уж больно несимпатично. А теперь придется искать какого-нибудь живодера в Городе Бездны…

– Я уверен: в желающих помочь недостатка не будет. Мне, кстати, тоже придется поговорить с такими людьми.

Коротышка-композитор почесал свою жесткую щетину:

– Ах, и вам тоже? Но тогда есть смысл путешествовать вместе.

В тот миг, когда я подыскивал предлог, чтобы ему отказать, чьи-то руки сомкнулись вокруг моего горла.

Меня грубо стащили со стула и весьма чувствительно приложили об пол. Воздух вырвался из груди стайкой напуганных птиц. Я балансировал на грани обморока, не находя в себе сил отдышаться, тогда как все инстинкты вопили, что спасти меня может только движение.

Но Вадим уже склонился надо мной, уперев колено в мою грудную клетку:

– Сознайся, Мирабель, что не ожидал снова увидеть Вадима. Небось жалеешь теперь, что не убил.

– Я не… – прохрипел я, не в силах закончить фразу из-за нехватки воздуха в легких.

Вадим разглядывал свои ногти, делая вид, будто его одолела скука.

Поле зрения темнело по краям, но я видел Квирренбаха, который стоял со сведенными за спиной руками: какой-то тип крепко держал его. На заднем плане расплывчатыми пятнами маячили пассажиры. Никто не обращал на нас ни малейшего внимания.

Он ослабил хватку, и я глотнул воздух.

– Продолжай, – милостиво произнес Вадим. – Валяй, говори, я весь внимание.

– Ты должен быть благодарен мне за то, что я не убил тебя, Вадим. Но для такого подонка слово «благодарность» – пустой звук.

Он изобразил улыбку и снова надавил мне на грудь. Похоже, я ошибался на его счет. У него был напарник – тот тип, который держал Квирренбаха. Получается, широкая сеть помощников – это не просто байка.

– Это я-то подонок? Ха-ха, кто бы говорил. Вижу, ты не побрезговал моими часами, гадкий воришка.

Вадим повозился с браслетом на моем запястье и с победной ухмылкой стащил часы. Потом поднес их поближе и сощурил глаз с таким умным видом, будто изучал работу механизма:

– Надеюсь, ты их не поцарапал…

– Забирай на здоровье. Вообще-то я тут ни при чем.

Вадим надел часы и покрутил рукой, любуясь возвращенным имуществом:

– Хорошо. Хочешь сказать еще что-нибудь?

– Ага, имеется вопросик.

Одна рука оставалась свободной, но я не пытался пустить ее в ход, и он не обращал на нее ни малейшего внимания. Я не успел вынуть ее из кармана, когда меня стащили со стула. Ну что же… может быть, у Вадима богатый опыт, но профессионализма ему не хватает. Я понял это, когда мы сцепились в кают-компании.

Теперь пора вынуть руку из кармана.

Движение было быстрым и плавным, словно атака гамадриады. Понятно, что Вадим оказался к такому совершенно не готов.

Одна из его черных палочек-экспириенталий сама легла в кулак. Получилось просто идеально. Когда моя рука пошла вверх, Вадим оказался как раз на таком расстоянии, чтобы я смог дотянуться до его физиономии. И изумленно раскрытый глаз – легкая цель, словно Вадим мне подыгрывал.

Именно туда я воткнул палочку.

Помню, я засомневался, уж очень этот глаз смахивал на искусственный. Но когда увидел, как блестящий кончик экспириенталии вошел в глазницу, то убедился: это не стекло.

Вадим грохнулся навзничь и завопил, кровь хлестала из его глаза гаснущим закатным протуберанцем. Он безумно размахивал руками, но не смел даже коснуться инородного тела, которое сидело в его глазнице.

– Черт! – проговорил