— Чикагская полиция может делать все, что хочет, — сказал он. — Это хуже, чем в Восточном Берлине.

* * *

В октябре Дейв Уильямс летел в самолете в Нашвилл. Рядом с ним сидел сторонник Никсона.

Дейв летел в Нашвилл, чтобы сделать пластинку. Его собственная студия в Нале, на ферме «Дейзи», еще строилась. Кроме того, в Нашвилле собирались некоторые лучшие музыканты. Дейв чувствовал, что рок-музыка становилась слишком рассудочной с невероятным звуком и двадцатиминутным гитарным солированием. Так что он планировал выпустить альбом с классическими двухминутными песнями «Девушка моего лучшего друга», «Это дошло до меня с быстротой молнии» и «Вулли-булли». Кроме того, он знал, что Валли делает сольный альбом в Лондоне, и не хотел отставать от него.

Имелась у него и другая причина. Крошка Лулу Смол, которая флиртовала с ним во время гастрольного турне рок-звезд, сейчас жила в Нашвилле и работала бэк-вокалисткой. Он нуждался в ком-то, кто помог бы ему забыть Бип.

На первой странице газеты, которую он достал из сетчатого кармана в спинке кресла перед ним, была помещена фотография вручения медалей победителям в беге на 200 метров на Олимпийских играх в Мехико. Золотую медаль завоевал Томми Смит, чернокожий американец, побивший мировой рекорд. Белый австралиец взял серебро, а еще один чернокожий американец — бронзу. У всех троих на олимпийских куртках были значки борцов за права человека. Когда исполнялся гимн США, два американских атлета склонили голову и вскинули кулаки в приветствии «Черных пантер». Этот момент и был запечатлен на фотографии, помещенной во всех газетах.

— Позор, — буркнул пассажир, сидевший рядом с Дейвом в первом классе.

Лет сорока, в деловом костюме и белой рубашке с галстуком, он делал пометки шариковой авторучкой на толстом печатном документе, который извлек из кожаного чемоданчика.

Дейв обычно избегал разговоров с людьми в самолетах. Они, как правило, сводились к расспросам, как живется поп-звезде, а это ему наскучило. Но этот человек, похоже, не знал, кем является Дейв. Дейву же было любопытно знать, что на уме такого человека.

— Прав был президент Международного Олимпийского комитета, запретив им принимать участие в играх, — продолжал сосед.

— Президента зовут Эйвери Брандейдж, — заметил Дейв. — Здесь пишут, что в 1936 году, когда игры проводились в Берлине, он отстаивал право немцев вскидывать руку в нацистском приветствии.

— Я с этим также не согласен, — сказал бизнесмен. — Игры к политике не имеют отношения. Наши атлеты соревнуются, как американцы.

— Они американцы, когда побеждают на соревнованиях в беге и когда их призывают в армию, — проговорил Дейв. — Но они негры, когда хотят купить дом по соседству с вашим.

— В общем, я за равенство, но медленные перемены лучше, чем быстрые.

— Тогда, может быть, пусть у нас во Вьетнаме будет армия только из белых, пока мы не убедимся, что американское общество готово к полному равенству.

— Я также против войны, — разговорился сосед. — Если вьетнамцы по своей глупости хотят быть коммунистами, пусть будут. Беспокойство должны вызывать коммунисты в Америке.

Он с далекой планеты, подумал Дейв.

— Каким бизнесом вы занимаетесь!

— Я продаю рекламу для радиостанций. — Он протянул руку. — Рон Джоунз.

— Дейв Уильямс. Я занимаюсь музыкальным бизнесом. Позвольте вас спросить, за кого вы будете голосовать в ноябре?

— За Никсона, — с ходу ответил Джоунз.

— Но вы против войны, и вы за гражданские права для негров, хотя и не сразу. То есть вы согласны с Хамфри по этим проблемам.

— К черту эти проблемы. У меня жена и трое детей, мне нужно выплачивать ипотеку и автокредит. Вот мои проблемы. Я стал региональным агентом по продажам и через несколько лет рассчитываю стать общенациональным агентом. Я напрягаю все силы и не хочу, чтобы кто-то мешал мне, будь то негры, учиняющие массовые беспорядки, или обкуренные хиппи, или коммунисты, работающие на Москву, или такие мягкотелые либералы, как Хьюберт Хамфри. Мне все равно, что вы говорите о Никсоне, он стоит за таких людей, как я.

В этот момент овладевшее Дейвом всеобъемлющее ощущение нависшей обреченности заставило его осознать, что Никсон победит.

* * *

Джордж Джейкс первый раз за несколько месяцев надел костюм, белую рубашку и галстук и отправился обедать с Марией Саммерс в «Жокейский клуб» по ее приглашению.

Он догадывался, что может произойти. Мария разговаривала с его матерью. Джеки сказала Марии, что Джордж целый день пребывал в подавленном состоянии у себя в квартире и ничего не делал. Мария собиралась сказать ему, чтобы он взял себя в руки.

Смысла в этом он не видел. Жизнь его пошла кувырком. Бобби был мертв, и следующим президентом будет либо Хамфри, либо Никсон. Уже ничего нельзя сделать, чтобы покончить с войной или добиться равенства для чернокожих, или даже того, чтобы полиция прекратила избивать неугодных ей людей.

И все же он согласился пообедать с Марией. Они вернулись далеко назад.

Мария выглядела привлекательной своей зрелостью. На ней было черное платье с подходящим по цвету жакетом и жемчужное колье. Всем своим видом она демонстрировала уверенность и надежность. Она выглядела такой, какой была: преуспевающей бюрократкой среднего уровня из министерства юстиции. Она отказалась от коктейля, и они заказали обед.

Когда официант ушел, она сказала Джорджу:

— Ты никак не можешь прийти в себя после этого.

Он понял, что она сравнивает его горесть по Бобби со своей тяжелой утратой.

— У тебя рана в сердце, и она не заживает, — заметила она.

Джордж кивнул. Она была настолько права, что он едва сдерживал слезы.

— Работа — лучший лекарь, — продолжала она. — Работа ивремя.

Она пережила чудовищный стресс, Джордж понимал это. Ее утраты была тяжелее, поскольку Джон Кеннеди был ее любовником, а не просто другом.

— Ты помог мне, — говорила она. — Ты нашел для меня работу в министерстве. Это стало моим спасением: новая обстановка, новые проблемы.

— Но не новый возлюбленный.

— Нет.

— Ты все еще живешь одна?

— У меня два кота: Юлий и Лупи.

Джордж кивнул. То, что она одинока, должно было идти ей на пользу в министерстве юстиции. Там не торопились с продвижением замужних женщин, которые могли забеременеть и уйти, но у одинокой женщины было больше шансов.

Принесли их заказ, и некоторое время они ели молча. Потом Мария положила свою вилку.

— Я хочу, чтобы ты вернулся на работу, Джордж.

Его взволновала её трогательная забота о нем и восхитила непреклонная решимость, с которой она меняла свою жизнь. Но он был не в состоянии воспрянуть духом. Он беспомощно пожал плечами.