Чтобы успокоить Сталина, Черчилль направил 29 октября телеграмму Идену, особо подчеркнув, что операция в Ла-Манше не отменяется, но задержка десантных судов в Средиземноморье ради того, чтобы не проиграть битву за Рим, может привести к небольшой отсрочке, возможно до июля. В поддержку Черчилля выступил Эйзенхауэр. Он заявил, что если десантные суда будут передислоцированы из Италии как планируется, то его наступление на Рим может быть отложено до января или даже февраля 1944 г. Черчилль попросил Рузвельта учесть эту точку зрения, и американский Комитет начальников штабов согласился, чтобы десантные суда задержались еще на месяц. Но после этого они должны будут уйти. Операция в Ла-Манше не должна быть осуществлена позже назначенного на май срока. 50‑я и 51‑я дивизии должны немедленно вернуться в Британию, равно как еще две британские и четыре американские дивизии.

Черчилль и Рузвельт пришли к выводу, что им следует обсудить ситуацию один на один до встречи со Сталиным. 11 ноября, простуженный, с больным горлом и ослабленный после прививок от холеры и тифа, Черчилль уехал из Лондона в Плимут. Там он снова поднялся на борт того же линкора, на котором два месяца назад уже пересекал Атлантику. Капитан Пит подсчитал, что начиная с сентября 1939 г. и до этого момента Черчилль преодолел 111 000 миль по воздуху и по морю, проведя 792 часа на кораблях и 339 часов в самолетах.

В Гибралтаре, не сходя на берег, Черчилль имел продолжительную беседу с министром-резидентом в Северо-Западной Африке, членом парламента от Консервативной партии Гарольдом Макмилланом. Он выразил ему свою озабоченность тем, что выгодная позиция в Средиземноморье используется недостаточно энергично и гибко. Вечером Макмиллан записал: «Разумеется, все это приводит Уинстона в ярость. Он чувствует, что всю войну борется как человек со связанными за спиной руками, и тем не менее никто, кроме него, с его невероятной выдержкой и тактом, вообще был бы не в состоянии вовлечь американцев в европейскую войну».

16 ноября линкор вошел в порт Алжира. Черчилль опять не стал сходить на берег, проведя ряд бесед с высокопоставленными чиновниками на борту. Когда кто-то положительно отозвался о системе начальников штабов, он язвительно заметил: «Возьмите самого доблестного моряка, самого бесстрашного летчика, самого отважного пехотинца, посадите их вместе за стол – и что вы получите? Общую сумму их страхов».

17 марта Черчилль добрался до Мальты, но чувствовал он себя настолько плохо, что двое суток провел в постели. На Мальте выяснилось, что немцы захватили остров Лерос и взяли в плен 5000 британских солдат. Он сказал по этому поводу, что это – «первый успех» немцев после Аламейна. Его усилия активизировать действия союзников и направить более существенные силы в Эгейское море были сведены на нет американцами. Британскому командующему войсками в Восточном Средиземноморье генералу сэру Уилсону он сказал: «Как и вы, я ощущаю это как серьезную потерю и отступление, и, как вы, я сражался с руками, связанными за спиной». От Клементины пришло письмо сочувствия и поддержки. «Никогда не забывай, – писала она, – что История будет выносить оценку, твоя проницательность и пробивная энергия вместе с твоей терпеливостью и великодушием станут частью твоего величия. Так что не позволяй себе сердиться. Я часто вспоминаю твои слова: хуже, чем иметь дело с союзниками, может быть только одно: не иметь союзников!»

21 ноября линкор вошел в порт Александрии. Черчилль самолетом вылетел в Каир, где на следующий день в аэропорту встречал Рузвельта. Каирская конференция открывалась 23 ноября. Узнав, что Рузвельт никогда не видел Сфинксов и пирамид, Черчилль с Сарой повез его к ним, чтобы президент смог увидеть все из машины. «Это была замечательная поездка, – написала Сара матери. – Президент очарователен, был очень прост и всем восторгался. Похоже, он получал удовольствие помимо всего прочего и от того, что папа взял на себя такой труд».

На конференции Черчилль продолжал настаивать на приоритете итальянской кампании, не отвлекая от нее никаких сил до января, когда планировалось взять Рим. В феврале планировался захват Родоса. Необходимо было также направить подкрепление югославским партизанам. Затем все усилия следовало направить на десантную операцию в Ла-Манше, начало которой следовало перенести с мая на июль. Эйзенхауэр поддержал мысль Черчилля о приоритетности Итальянского театра военных действий, но считал, что необходимо продвинуться севернее Рима. Эйзенхауэр сказал на конференции, что, на его взгляд, Италия – «правильное место для использования наших главных сил. Целью должна стать долина реки По. Ни в какой иной области мы не сможем эффективнее угрожать всей немецкой структуре, включая Францию, Балканы и сам рейх. Кроме того, здесь наши воздушные силы будут ближе к жизненно важным объектам в Германии».

Эйзенхауэр даже хотел отложить операцию в Ла-Манше. В стенограмме конференции от 26 ноября отмечено, что он подчеркнул «жизненную важность продолжать максимально интенсивные операции на существующем театре военных действий, поскольку при смене места неизбежна большая потеря времени». Никаких решений на конференции принято не было, за исключением одного: вернуться к обсуждению всех вопросов после встречи со Сталиным. 27 ноября разными самолетами они отправились в Тегеран. Полет продолжался пять с половиной часов, Черчилль слишком устал и не смог, как надеялся, поужинать со Сталиным и Рузвельтом. Утром он узнал, что за час до официального начала конференции Рузвельт и Сталин беседовали один на один. На этой встрече Рузвельт дистанцировался от позиции Черчилля и Эйзенхауэра относительно приоритетности итальянской кампании. «Вместо этого он дал понять, – рассказывал Гопкинс врачу Черчилля, – что очень заинтересован снять напряжение на русском фронте наступлением во Франции».

Во время первой встречи Большой тройки, состоявшейся 28 ноября, Черчилль, выступая перед тремя делегациями, сказал, что они представляют, вероятно, «наибольшую концентрацию мировых сил за всю историю человечества». В ходе дискуссий в этот день Рузвельт говорил о возможности наступления союзных войск через Италию к Северной Адриатике и Истрии, а оттуда на северо-восток, к Дунаю. Позднее эту идею приписали Черчиллю, но Черчилль предлагал в качестве следующего шага после победы в Италии произвести высадку десанта на юге Франции, причем, по его мысли, это следовало сделать одновременно с десантной операцией в Ла-Манше. Сталин склонялся к этой точке зрения. Его не привлекала возможность выхода англо-американских войск к Дунаю.

Вечером Рузвельт, дававший ужин в честь Сталина и Черчилля, почувствовал себя нездоровым и рано ушел спать, а двое его гостей остались обсуждать будущее побежденной Германии. Черчилль сказал, что хотел бы запретить немцам всю авиацию, как военную, так и гражданскую, но добавил, что не имеет ничего против немецких трудящихся. Сталин на это заметил, что русские расстреливают любого военнопленного из рабочих, если на вопрос, почему он воевал, тот отвечает, что выполнял приказ. Вернувшись к вопросу о польской границе, Черчилль предположил: «Польша может подвинуться, как солдат, делающий два шага влево». Россия тем самым приобретет восточную треть Польши, а Польша подвинет Германию. «Если Польша наступит на ногу Германии, – сказал Черчилль, – ничего не поделаешь, Польша должна стать сильной. Этот инструмент необходим в европейском оркестре». Сталин был доволен.