За столиком неподалеку от сцены Аврора Францевна и Михаил Александрович, умиротворенные праздником, почти счастливые и потому терпимо отнесшиеся к регги, дивились Насте, которая сидя ухитрялась выплясывать «Барыню», безошибочно попадая в такт, угадывая расхлябанный ритм Эм-Си Марии. Насте дивились многие в зале, ибо в костюмерной ее по просьбе Светланы и с подачи академика втиснули в бальный бархат и атлас екатерининских времен с необъятными фижмами, весь изукрашенный и расшитый. Высокий парик, мушка под глазом, обещающая тайную любовь, и веер величиной с павлиний хвост дополняли маскарадный образ. А Настины небогатые шмоточки, лягушачью шкурку, спрятали до времени в коробку.

Необычный, необычный получился концерт – для избранных, для самородных крупинок среди легковесной сусальной груды, для тех, кто готов зажигать огонек от огонька и передавать дальше, и Эм-Си это оценила: со сцены – одно, два, три… пять, и это не так уж мало – видны живые лица. Они – как старые знакомые. К ним ничего не стоит заглянуть поболтать или помолчать в любое время дня и ночи, не рискуя нарваться на неудовольствие. Ане показалось, что Эм-Си улыбнулась многозначительно, уходя со сцены, мол, до встречи, птичка моя. И так трудно было пробиться к ней сквозь карнавальные ухищрения и нагромождение столиков, диванчиков, букетов, высоких свечей и бокалов с шампанским…

* * *

Ну наконец-то, – вздохнула с облегчением Аврора Францевна, когда белофрачный церемониймейстер, жеманно гнусавя и торжественно паузируя, объявил со сцены:

– Дамы и господа-а!.. Клуб «Орфеум» имеет честь предста-а-авить… Струнный квартет Светланы Тро-о-оицкой… Первая скри-и-ипка – лауреат международных ко-о-онкурсов… Яков Михельсо-о-он!

– Ну наконец-то, – вздохнула Аврора Францевна, аплодируя вместе со всеми. – Негритянка была очень милая, надо отдать ей должное. Но то, что она поет и как поет… Это изнанка культуры, – изрекла Аврора Францевна, будучи музыкальным снобом и недоучкой. И шепотом, поскольку музыканты уже вышли на сцену, добавила с сожалением в голосе: – Изнанка. И ее же, культуры, основа, что поделаешь. Хаос, хаос! Очень утомительно. Зато сейчас я предвкушаю наслаждение стройностью музыкальных форм. Моцарт, Россини, Шопен… и, кажется, Гофман, Светочка говорила. Так изысканно и так по-новогоднему. Вот только Гофман… Немного странный выбор. Гофман в финале. Прочь образы и привычные связи, звуковая гармония – совсем другой мир, – философствовала себе под нос Аврора Францевна, не слушая музыки, но радуясь глазами великолепию Светланы и сияющей юности Яши. – Совсем другой мир… Это Гофман. Музыка забвения, по-моему. Это все от несчастной жизни, от невозможности бытия. Повелеть себе все забыть, заледенеть в иной музыке, она ведь как жидкий азот, музыка Гофмана-то. Заледенеть, перебедовать и оттаять, если будет позволено свыше, когда… Франик зачитывался папиным коллекционным Гофманом, ты помнишь Миша? Ох, Настя, ты себе и представить не… – повернула голову Аврора Францевна и растерянно, встревоженно запнулась на полуслове. – Настя?

Насти рядом не оказалось. Она исчезла, сбежала, слиняла, и ее фарватер от столика до закулисья можно было проследить не хуже, чем фарватер ледокола, только что нарезавшего полярные льды. Там, где прошла Настя, кто-то возмущенно смахивал салфеткой шампанское с лацканов, кто-то встряхивал и распушал скомканные меха, кто-то, повизгивая, поджимал оттоптанную ножку, кто-то искал под столом зубной протез, кто-то ставил на место кресла, которые разметал Настин тяжелый бархатный шлейф. Настя наделала дел.

– Куда же это она? – перепугалась Аврора Францевна.

– Вероятно, в туалет, – шепотом предположил Михаил Александрович. – Ты не беспокойся за Настю, Аврорушка.

– В туалет за кулисы?! Миша, что ты говоришь? Она там заблудится, набузит, ее арестуют и выставят, – хлопотала и вертелась Аврора Францевна.

– Настю?! – изумился Михаил Александрович. – Это Настю выставят?! Аврорушка, приди в себя, милая.

– Действительно, – пробормотала Аврора Францевна, – это вызовет определенные затруднения… А где ее кавалер? Где Гена? Сопровождает даму? В туалет или куда там? – Аврора Францевна была недовольна своими глупыми предположениями, раздражена и потому слегка язвительна.

– Я, Авророчка Францевна, здесь, – тихо фыркнул у нее за спиной академик. – Не беспокойся, пожалуйста. А дама не нуждается в сопровождении. Она за кулисами знакомится с негритянкой. Я сам видел, как она подлетела на всех парусах, когда брал у Эм-Си автограф. Мы там перекинулись парой слов, – намекнув голосом на некую загадку, сообщил Геннадий Николаевич. – Анечка-красавица тоже там. И хватит уже нам шептаться. Уже отыграли Моцарта, так дайте мне, товарищи, по крайней мере, послушать Россини.

– Все с ума посходили, – оставила за собой последнее слово Аврора Францевна и добавила не без восхищения: – Вот это Настя!

Тем временем музыка, совершенная, но слегка сдержанная поначалу, разгулялась, полилась свободнее и со страстью. Яшина коса расплелась, и белые волосы упали на плечи. У Светланы на лоб сполз рыжий локончик, перед концертом тщательно зачесанный назад. У альта Николая Николаевича подмокли седые височки и запотели очки, а у второй скрипки Мариночки слегка сбился набок высокий налаченный хохолок. Музыканты немного глотнули шампанского перед концертом, ибо под Новый год они тоже люди, а не только работники сцены. По этой причине в финале Гофман подмораживал не «жидким азотом», как замысловато выразилась Аврора Францевна, а тем самым игристым, золотистым, с озорными пузырьками – со льда. Это было не совсем профессионально, ну да ведь Новый год же, дамы и господа!

Звуки уже замирали, когда на балюстраде из-под портьерного шелка выглянул Олег Михайлович. Он собирался встречать Новый год со Светланой и ни с кем иным. У него были особые намерения, особые планы на эту ночь. Он улыбнулся Светлане виновато, так как опять опоздал на ее концерт, и пошел поздравить ее с очередным успехом, в котором не приходилось сомневаться, судя по овации, сотрясающей зал. Не очень трезвой, впрочем, овации.

У Светланы тоже были особые планы относительно Олега Михайловича. Она всю осень и весь декабрь готовилась претворить их в жизнь. И недавно по некоторым признакам она поняла, что момент близится, что Олег Михайлович узнал ее достаточно хорошо, чтобы принять ее со всеми недостатками, свойственными лисьей природе. Он приручил ее, успокоился и взял в друзья. Оставался, конечно, некоторый риск попасть под горячую руку и погубить тщательно выстроенный карточный домик. Да ведь Новый год! Надо, чтобы он все принял как подарок. Семья в подарок. Но как же все зыбко-то, господи! Скорей бы все кончилось. У Светланы от волнения быстро-быстро билась жилка над ключицей. Вот сейчас он встретит ее и…

Олег Михайлович перехватил Светлану на подходах к фойе, где она условилась встретиться после концерта со своей семейной компанией. Перехватил, узнав по походке и ясной рыжине, мелькавшей за шуршащей целлофаном охапкой букетов, которую она несла.

– Ты потрясающая, великолепная, очаровательная, – сказал Олег Михайлович и сунул голову в цветы, чтобы добраться и поцеловать. – И не переодевайся, прошу. Это не платье, а чудо явленное. Так тебе идет.