– Капитан… – Вероника сдерживалась уже из последних сил, – вы были сегодня в Тариане. Вы предложили Робинрауду поединок. Зачаровали карту и тянули по очереди… эта карта могла достаться вам, и я не понимаю…

– Погодите, погодите, – Кароль замахал на нее рукой, – о чем вы говорите? Вам снился сон…

– Это был не сон! – почти закричала сказочница. – Да, возможно, свою записку вы уже уничтожили, и я не могу доказать… но я знаю, что вы делали этой ночью! Я была рядом и все видела! Еще раз спрашиваю – как вы могли так рисковать? Я чуть с ума не сошла от страха!

Капитан шагнул наконец в кухню, поставил пустую чашку на стол и остановился перед Вероникой.

– О каком риске речь? – вопросил он, глядя на нее с какой-то снисходительной нежностью во взоре. – Это был сон, дорогая моя. Уж поверьте. И потом… ну представьте себе, что я вдруг решился проделать нечто подобное наяву… неужели вы думаете, что я отправился бы к магистру Робинрауду, не подготовившись? К этому-то скользкому типу? И не сумел бы – хоть и с завязанными глазами – узнать карту, на которую сам же наложил чары? – Он ухмыльнулся. – А узнав, не подменил бы ее другой… припасенной в рукаве?

Вероника открыла рот. Но сказать ничего не смогла. На несколько секунд она просто онемела. И когда наконец заговорила, то даже задохнулась от возмущения.

– Вы… вы… я думала, вы рисковали жизнью… а вы, оказывается, обыкновенный жулик?!

– Конечно, жулик. Разве вы этого не знали?

Кароль все еще ухмылялся – прямо ей в лицо, и Вероника, не в силах смотреть на него, отвернулась.

Что тут скажешь? Он ничем не рисковал! А она… надо же быть такой идиоткой! Но… он ведь все-таки предполагал, что может не вернуться? Записка…

…Капитан не дал ей додумать до конца эту сбивчивую мысль, исполненную самых глубоких и противоречивых переживаний. Он снова заговорил.

И когда она услышала его изменившийся голос – тихий, непривычно мягкий, чуть глуховатый от некоего затаенного чувства… сердце у нее дрогнуло. Мысли куда-то подевались…

– Так вы беспокоились обо мне, Вероника Андреевна?

Она только покачала головой. Беспокоилась?..

Еще не зная, что скажет или сделает, сказочница нерешительно повернулась к нему.

Глаза их встретились. И в следующее мгновение капитан Хиббит, стоявший совсем близко, неожиданно взял ее голову в свои руки, и губ Вероники коснулись его горячие губы.

* * *

Наверное, это было лучшим способом заставить ее забыть о магистре Робинрауде и его бесславной кончине. А заодно – и о своих жульнических наклонностях. Только ни о чем подобном Кароль не думал. Не подумала и Вероника…

Они целовались так, словно мечтали об этом всю жизнь… с той самой минуты, когда впервые увидели друг друга в пасмурной полутьме под старыми липами Потемкинской улицы. Да так оно и было, и оба сейчас отчетливо сознавали это, не понимая только одного – почему они медлили, ради чего сдерживались?

Не безумие ли это – отказывать себе в любви, не величайшая ли глупость – мучить себя и другого? Забылось все, что заставляло их до сих пор таить свои желания. Все преграды рухнули, когда обоими внезапно завладело иное, сладостное безумие. Мужчина и женщина, одни во Вселенной, сейчас они желали только любить и целовать, и не расставаться никогда. Никогда не возвращаться к одиночеству и томительной тоске сердечной пустоты…

Но что-то стукнуло в глубине дома, как будто распахнулась дверь, и столь же внезапно оба опомнились. Разжав объятия, отпрянули друг от друга и опустили глаза.

– Простите, – хрипло сказал капитан Хиббит, дрожа всем телом. – Простите…

Он резко развернулся, быстрыми шагами вышел на террасу, перемахнул через перила и исчез в прибрежном лесу.

А Вероника, даже не взглянув ему вслед, без сил опустилась на стул и спрятала лицо в ладонях.

Ночные похождения капитана ее больше не интересовали. На бедную голову снежной лавиной обрушилось все, о чем она до этой минуты так не хотела и боялась думать. И укрыться было негде, и заслониться нечем…

…Да, он ей нравился, этот удивительный человек, Михаил Анатольевич угадал верно. Нравился с первого взгляда, отчаянно нравился!.. Но что толку?

Она верила в семейное предание, в то, что женщины ее рода могут обрести счастье лишь в браке с тем, кто увидит в талисмане дракона. И талисман этот не был игрушкой. Его держали в руках настоящие маги и признали таившуюся в нем силу, а значит, предание не лгало, и всякая другая любовь была обречена.

Что же в таком случае она могла предложить капитану Хиббиту – мимолетный роман? Ни к чему не обязывающую интрижку? Он заслуживал большего. Да и сама она не признавала подобной сердечной легкости.

И что она могла думать о своем влечении к нему, о любви, волей неведомого предка предназначенной совсем для другого человека? Только то, что ее сердце сбилось с пути, слишком изголодалось по нежной близости, и потому готово уступить первому же настоящему искушению…

Уже одного этого было достаточно, чтобы сдерживаться изо всех сил. Чтобы стараться не смотреть на капитана Хиббита (даже про себя она почти не называла его по имени, боясь и этой, столь малой интимности) и не слушать его, и не поддаваться его обаянию.

Она старалась, как могла. Защищалась и от него, и от себя – и это тоже угадал проницательный Овечкин, предложивший ей во время разговора, казавшегося сейчас невероятно далеким, попросту выбросить злополучный талисман. Тогда Вероника испугалась, но теперь…

За прошедший день его предложение вспомнилось ей не один раз.

Она больше не хотела искать того, кто увидит дракона.

Кем бы и каким бы ни оказался этот загадочный «суженый», в ее сердце не осталось для него места. Это Вероника знала точно. Только сказать об этом никому не могла…

…Как будто мало ей было безуспешных попыток обуздать влечение к капитану Хиббиту, мыслями ее со вчерашнего утра завладел еще и белокурый ангел Меченый. И память о его любви и печали разрывала ей сердце надвое.

Откуда он взялся, этот ангел, и почему никогда не показывался наяву? Разве она устояла бы перед ним… да она наверняка забыла бы в тот же миг обо всех талисманах мира! Зачем он скрывался, если и впрямь любил ее? И где он мог ее увидеть, чтобы полюбить? Загадка, жгучая тайна, неотступно будоражащая воображение и душу!..

Не исключено, что именно из-за этой тайны она теперь и думала о Меченом с замиранием сердца, чрезвычайно похожим на любовь. А, может, это и была любовь. Вероника уже ничего не понимала. Разве можно любить двоих?

Любишь двоих, значит, не любишь никого. Общеизвестная истина. Но попробуй-ка, заставь себя перестать вздрагивать, надеяться, мечтать и ждать!..

Ей было худо, как никогда в жизни. И не только из-за душевной раздвоенности. Двоих она на самом деле любит или десятерых – какая разница, если никого из них она не имеет права любить! А того, кого должна, попросту не желает видеть!