Елисей Евсеевич поднялся навстречу Андрею.

— Можно поговорить с вами конфиденциально? — спросил он.

— Меня можете не брать в расчет, — сказал Оспенский.

— Отдыхайте, отдыхайте, — мягко сказал Елисей Евсеевич.

Длинными пальцами он твердо взял Андрея за локоть и повел к двери, к параше, откуда Андрей только что с таким облегчением отошел.

— Я вас не задержу, — сказал Елисей Евсеевич, — меня тревожит одна маленькая проблема.

Андрей начал считать про себя, чтобы дотерпеть до конца разговора.

— Вы уверены, что вы именно тот Берестов, за которого себя выдаете? — спросил он.

— Такой я с детства, — ответил Андрей и продолжал считать.

— Я совсем не шучу, — вздохнул Елисей Евсеевич. Свет фонаря освещал, хоть и тускло, одну щеку и глаз, который загорался при повороте головы адским пламенем. — Я беспокоюсь за вашу судьбу.

— А что натворил мой тезка?

— Он сотрудник полковника Баренца — это вам что-нибудь говорит?

— Я же сказал, что я первый день в Севастополе, — уклонился от ответа Андрей. Ему вдруг стало стыдно признаться в знакомстве с Баренцем.

— Как хотите, — сказал Елисей Евсеевич. Он был на самом деле расстроен. — Но вы такой молодой, и мне не хочется, чтобы случилась трагедия.

Андрей перестал ощущать вонь от параши. Его собеседник был абсолютно серьезен и расположен к нему, он хотел помочь. Андрей вдруг вспомнил вопрос тонкогубого Баренца: знакома ли вам фамилия Беккер? Но при чем тут Беккер?

— Баренц — начальник морской контрразведки, — сказал Елисей Евсеевич. — Ненавистная фигура для матросни. Берестова они тоже знают.

— Знают? Значит, меня с ним не спутают.

— Вы думаете, они знают вас в лицо? — удивился Елисей Евсеевич. — Ни в коем случае! А вы недавно женились?

— Месяц назад, в Батуме.

— Ай-ай, какое несчастье! И вы, наверное, любите свою жену?

— Что за вопрос!

— Мне за вас страшно, вы даже не представляете. — Елисей Евсеевич смахнул мизинцем маленькую слезу, зародившуюся в уголке глаза, — а может быть, Андрею это показалось. — Но мы будем думать, как вам помочь…

Они вернулись к нарам, Оспенский не спал — он подогнул ноги, чтобы им можно было сесть. Андрей чувствовал себя усталым и разбитым. Хотелось вытянуться на нарах — но как прогонишь Оспенского? Андрея охватило раздражение против моряка: нары в камере не были его собственностью. Может быть, это последняя возможность для Андрея вытянуть ноги.

Но Оспенский ни о чем не догадывался. Андрей прислонился спиной к стене, но стена была такая холодная, что стало зябко даже сквозь тужурку.

— Андрей, Андрей! — звал его чужой голос, и Андрею показалось, что он идет по лесу и впереди светит огонек избушки — до нее надо дойти, но впереди столько могучих стволов…

Оспенский толкнул Андрея и этим разбудил.

— Ложитесь, — сказал он, поднимаясь, — а то вы во сне упадете.

Оказывается, Андрей заснул сидя. Не в силах сказать что-нибудь, Андрей покорно улегся на нары и сквозь забытье слышал, а может быть, воображал разговор, что велся рядом.

— А вы одинокий? — Это голос Елисея Евсеевича.

— У меня есть жена и взрослый сын. Они в Петрограде.

— По крайней мере в безопасности.

— Они могут начать охоту и за родными офицеров.

— До этого они не дойдут. Даже царь этого не делал, — возразил Елисей Евсеевич. — А вот я одинок. Как перст. Я любил одну женщину, но она отдала сердце другому. Это буквально трагедия. Так что мне все равно — сидеть в тюрьме, гулять по Нахимовскому бульвару или уехать в Турцию.

— Гулять лучше, — сказал Оспенский.

— А Берестов уже женат, — сказал Елисей Евсеевич укоризненно. — Это же удивительно, в каком возрасте дети стали жениться! Ему еще восемнадцати нет. Ей, наверное, тоже.

— Будет очень грустно, если его пустят в расход, — сказал Оспенский.

«Они думают, что я сплю и ничего не слышу, — подумал Андрей. — Иначе бы они молчали. А ведь я совсем не молод, я только молодо выгляжу…» — и Андрей снова уснул.

* * *

— Ахмет, — сказала Лидочка, — мне нужно с тобой поговорить.

Ахмет сидел на веранде, его молодцы — рядом, они чистили оружие. Оказалось, что пистолеты состоят из многих маленьких частей, о чем Лидочка раньше и не подозревала.

Ахмет был недоволен тем, что она вышла на веранду, — он думал, что Лидочка отдыхает.

— Тебе нужно что-то? — спросил он, поднимаясь и идя к ней навстречу. Лампа горела сзади, и его тень была огромной и зловещей.

— Да, ты прав, — сказала Лидочка. — Ты прости, что мне всегда приходится тебя просить. Я даже не могу выразить словами, как я тебе благодарна. Но за просьбой бывает следующая. Если я смогу что-то сделать для тебя — ты же знаешь, я все сделаю.

— Пока что такой возможности не было, — сказал Ахмет.

— Я даже сердиться на тебя не буду, — сказала Лидочка. — Если тебе хочется обижать меня, унижать, ругать — ты можешь это делать.

— Глупая женщина, — сказал Ахмет. — Говори, а то нам скоро идти.

— Этот портсигар, — сказала Лидочка.

— Ну и что?

— Его надо отдать Андрею.

— Вот вернется, тогда и отдашь. Сама отдашь. Зачем мы будем с собой такую ценную вещь таскать?

— Ахмет, я ведь не дура?

— Ты умная, хоть и дура.

— Хорошо. Ты можешь поверить, что этот портсигар нужен Андрею?

— Очень даже могу поверить. Он из него папиросы достает.

— Ахмет, этот портсигар может спасти ему жизнь.

— Но его жизнь не надо спасать! Это мое дело. Я его сам спасу.

— А вдруг случится, что ты не сможешь? Ты же только человек!

— Я очень хитрый человек. Если они нам не отдадут Андрея, мы всех поставим к стенке.

— Но если не выйдет, передашь?

— Если не выйдет, мы так будем бежать, что некогда отдавать портсигары.

— Ахмет!

— Давай сюда свой портсигар. Только я ничего не обещаю.

— Я знаю.

— А теперь иди внутрь, а то совсем холодно, простудишься.

— Вы когда уходите?

— Мы пойдем в одиннадцать, — сказал Ахмет.

— Вы не будете штурмовать тюрьму?

— Глупо! Зачем нам умирать? Мы должны внутрь пройти, у нас там люди купленные.

Они ушли раньше одиннадцати, и Лидочка была обижена — она сидела в комнате, смотрела на часы, ждала одиннадцати, чтобы проститься с татарами, тайком перекрестить их. Но они ушли раньше, и когда она выглянула на веранду, их и след простыл. Для Лидочки началось тягучее и томительное ожидание, в котором медленнее улитки двигалось время.