– Наконец-то! – сказала Кассия с облегчением. – Куда ты пропала? Пойдем скорей!

Анна принялась бормотать оправдания, но игуменья не слушала ее. «За это приходится платить». За то, что она не любит покоряться?..

В апреле в Константинополь пришло известие о том, что 23 марта Мамун с большим войском выступил из Багдада по направлению к Тарсу и намерен вторгнуться в ромейские пределы. Халиф, как говорили, был обеспокоен тем, что восставшие под предводительством Бабека персы, усмирить которых не получалось уже почти пятнадцать лет, вступили в переговоры с ромеями относительно совместных действий против арабов; очевидно, Мамун решил показать противнику свою силу. Феофилу, в свою очередь, тоже хотелось явить поклонникам Аллаха мощь ромейского оружия, и он стал готовиться к походу. Однако перед тем, как впервые надолго покинуть столицу, император решил короновать соправителем сына, которому в мае должно было исполниться шесть лет.

Феодора испугалась: значит, Феофил может не вернуться и заранее решил позаботиться о наследовании престола? Но, памятуя свой злосчастный разговор с мужем во время восстания Фомы по поводу того, что сражаться «опасно», она не посмела ничего сказать о страшном, а только проговорила:

– Когда же ты хочешь устроить коронацию?

Они стояли вдвоем у окна в спальне августы.

– Думаю, на Пасху, – император взглянул на жену и обнял ее за плечи. – Не бойся. Я вернусь.

У императрицы перехватило дыхание. Феофил в последние месяцы стал к ней как будто более внимателен, чаще общался и даже приходил к ней то с одной, то с другой исторической книгой и зачитывал понравившиеся ему места, однако Феодора, измученная за предыдущие годы его холодностью и насмешливостью, боялась верить, что его отношение к ней начинает меняться. Но этот простой жест и сказанные им два слова так поразили августу, что она, не в силах что-либо сказать, уткнулась носом в плечо мужу и беззвучно заплакала. Он молча гладил ее по голове, а потом, чуть отстранившись, заглянул в ее мокрое лицо и, наклонившись, поцеловал ее. Слезы императрицы тут же высохли. «Неужели счастье еще возможно?» – подумала она.

«Может, я всё-таки еще смогу стать любящим мужем?» – подумал он. После разговора с мачехой он действительно решил попытаться сделать это и даже стал находить в общении с женой приятные стороны: ее суждения о книгах оказывались иной раз весьма интересными, да и вообще у нее обнаружился довольно живой ум. Правда, в Феодоре ощущалась робость и некоторая забитость, но в этом Феофил винил только себя. Вести с ней философские беседы он, впрочем, не пытался: хотя он предполагал когда-нибудь в будущем почитать с ней Платона, но пока не решался на это, опасаясь, что слишком разочаруется и не сможет дальше продолжать опыт «бытия любящим супругом»…

Иоанн Грамматик был лично послан императором сообщить патриарху о грядущей коронации. Антоний всё еще не совсем оправился от болезни легких: она постигла патриарха зимой и протекала так тяжело, что врачи было вовсе отчаялись в его жизни, а когда он всё же выкарабкался, у него началось воспаление уха заодно с сильным насморком. Патриарх всю зиму почти не вставал с постели и не мог толком заниматься церковными делами. Это побудило императора назначить Сергие-Вакхова игумена новым патриаршим синкеллом: по сути, Иоанн должен был руководить всеми делами вместо Антония и блестяще справлялся с этим поручением – впрочем, иного никто и не ожидал.

– Думаю, я уже вполне в силах быть на коронации, – сказал патриарх, когда синкелл доложил ему об августейшем решении. – Да и хватит уже валяться в постели… Все бока отлежал! – он улыбнулся.

– Пора, пора вставать, владыка! – кивнул Грамматик. – А то я уже подустал от беготни между монастырем, дворцом и патриархией… Даже нет времени на химические опыты, вот дожил!

– Ну, ты везде найдешь место для опытов, отче, не таких, так других, – с улыбкой ответил Антоний. – Только вот поберег бы ты себя всё же! А то, говорят, ты постишься слишком сурово, твои монахи даже стали опасаться за твое здоровье…

Эконом Сергие-Вакхова монастыря, действительно, пожаловался патриарху, что их игумен «совсем запостился, как бы он желудок себе не испортил такими подвигами». Патриарх и сам давно примечал, что Грамматик за императорскими или патриаршими обедами, в которых ему нередко приходилось участвовать, стал есть меньше и даже не притрагивается к своему любимому сыру, хотя когда-то полушутя признался Антонию, что хороший сыр – его «самая большая слабость»…

– Я вкусил слишком много нектара, святейший, – сказал синкелл. – Теперь приходится поститься, чтобы не вышло расстройства внутренностей.

Иоанн посмотрел в глаза патриарху, и тот понял.

– Ну… Да, но смотри все же… Епитимии ведь для того, чтобы врачевать, а не чтобы убивать… Голова-то не будет плохо работать?

– Не будет. Чтобы голова не болела, нужно есть сладкое. Мёд. Я, правда, его не очень люблю… что тоже, впрочем, кстати.

Коронация соправителем маленького Константина состоялась 17 апреля, в саму пасхальную службу, и на «Золотых бегах», устроенных, по обычаю, после воскресенья Антипасхи, димы приветствовали пением уже двух императоров. Отпраздновав в мае день рождения сына, Феофил спустя несколько дней ушел в военный поход.

Мамун, выступив из Багдада, некоторое время провел в Текрите, где праздновал свадьбу дочери, а затем отправился в Тарс, откуда, соединившись со своим сыном Аббасом, в середине июля пошел к ромейским пределам. Сыну он почти сразу приказал двигаться на северо-восток, к Малатии, чтобы воспрепятствовать возможным переговорам персов с ромеями, а сам, перейдя через Тавр по Киликийским Вратам, вторгся в Каппадокию. Военные действия обернулись для ромеев крайне неудачно. Еще до их подхода арабы, совершив быстрый переход, взяли и разграбили одну из крепостей, захватив большое подземное хранилище с зерном; впрочем, население крепости Мамун пощадил и оставил в живых. В июле он подошел к крепости Герон, и там произошло сражение с ромейским войском. На военном совете у императора архонты решили, что хватит и части войска, чтобы сразиться с врагами, и отговорили Феофила от личного участия в сражении. Противники сошлись ранним утром, причем арабы вступили в бой тоже лишь частично, и поначалу никто не имел решающего перевеса. Но около полудня ромеи дрогнули под тучами стрел – в агарянском войске служило много наемных турок, прекрасных стрелков из лука, – и стали отступать, а затем и вовсе обратились в бегство, потеряв многих убитыми. Судя по сведениям, выпытанным из пленных, оставшееся арабское войско численно превосходило ромейское, а один из языков сообщил, что часть арабов прячется в местных подземных пещерах. Учитывая, что дух войска упал после бывшего поражения, Феофил не решился вновь вступать в бой и дал приказ к отступлению. Герон пал 21 июля; халиф и тут даровал пощаду жителям по их усиленной просьбе, но крепостные стены сравнял с землей. Арабы взяли еще две каппадокийские крепости, после чего Мамун с богатой добычей возвратился в свои земли.