Как и твоя жена, подумал Володя; ведь она соучастница. Слава богу, что ты об этом не подумал. Он сказал:

– За последние несколько лет я просил многих рисковать жизнью. Людей вроде тебя, немцев, ненавидящих нацизм, и мужчин, и женщин. Они подвергались страшной опасности, чтобы передать нам информацию, которая помогла победить в войне. И я могу сказать вам то, что говорил им: если вы этого не сделаете, погибнет намного больше людей… – он замолчал. Это был его главный козырь. Больше ему нечего было предложить.

Фрунзе взглянул на жену.

– Это же ты сделал бомбу, Вилли, – сказала Элис.

– Я подумаю, – ответил Фрунзе.

III

Через два дня он передал Володе чертежи.

Тот отвез их в Москву.

Зою выпустили из тюрьмы. К своему заключению она отнеслась не так зло, как Володя. «Они сделали это ради защиты революции, – сказала она. – И я не пострадала. Просто как будто пожила в отвратительной гостинице».

В первый день после ее возвращения домой они сначала занимались любовью, а потом он сказал:

– Я хочу тебе что-то показать. Я привез из Америки. – Он перекатился на другую сторону кровати, открыл тумбочку и вынул книжку. – Это каталог Сирза – Робака. – Володя сел на кровать рядом с ней и раскрыл каталог. – Ты только посмотри на это!

Каталог раскрылся на странице женской одежды. Манекенщицы были невероятно худощавые, но расцветки тканей яркие, радостные, и в полоску, и в клетку, и одноцветные, а некоторые платья были с оборками, косами и поясами.

– Вот это симпатичное, – сказала Зоя, показав на одно платье. – Два доллара девяносто восемь центов – это очень много?

– Не особенно, – сказал Володя. – Средняя зарплата – долларов пятьдесят в неделю, на оплату жилья уходит треть.

– Правда? – восторженно сказала Зоя. – Значит, большинство вполне в состоянии позволить себе такие платья?

– Ну да. Может, кроме сельских жителей… С другой стороны, эти каталоги придуманы для фермеров, которые живут в сотнях миль от ближайшего магазина.

– А как это работает?

– Выбираешь из каталога, что хочешь, и посылаешь им деньги. Потом через пару недель почтальон привозит тебе посылку с заказом.

– Царская, должно быть, жизнь! – Зоя взяла у него книгу и перевернула страницу. – А вот еще! – На следующей странице демонстрировались комплекты юбка-жакет за четыре доллара девяносто восемь центов. – Эти тоже элегантные, – сказала она.

– Полистай, – предложил Володя.

Зоя изумленно рассматривала страницу за страницей: женские пальто, шляпы, обувь, белье, пижамы и чулки.

– И можно заказать отсюда что угодно? – спросила она.

– Ну да.

– Но здесь на любой странице выбор больше, чем в среднестатистическом магазине в Советском Союзе!

– Да.

Она продолжала медленно листать каталог. Такой же широкий выбор оказался и мужской одежды, и детской тоже. Зоя указала пальцем на плотное шерстяное зимнее пальто для мальчика, стоившее пятнадцать долларов.

– При такой цене, я думаю, у каждого американского мальчишки есть такое пальто.

– Наверняка.

После одежды шла мебель. Кровать можно было купить за двадцать пять долларов. Все здесь было дешево, если получать пятьдесят долларов в неделю. А каталог все не кончался. Там были сотни вещей, которые ни за какие деньги нельзя было купить в Советском Союзе: игрушки и игры, косметика, гитары, элегантные кресла, электроинструменты, романы в красочных обложках, новогодние украшения и электрические тостеры.

Был даже трактор.

– Как ты думаешь, – сказала Зоя, – любой фермер, которому нужен трактор, может сразу же получить его?

– Только если денег хватит, – сказал Володя.

– Ему не надо заносить свою фамилию в список и несколько лет ждать своей очереди?

– Нет.

Зоя закрыла каталог и задумчиво посмотрела на Володю.

– Если там люди могут все это купить, – сказала она, – зачем им хотеть быть коммунистами?

– Хороший вопрос, – сказал Володя.

I

У берлинских детей появилась новая игра под названием «Комм, фрау» – «Идем, женщина». Это была одна из дюжины игр, в которых мальчишки гонялись за девчонками, но у этой, – заметила Карла, – была новая черта. Мальчишки собирались в компанию и выбирали одну из девчонок. Поймав ее, они кричали: «Комм, фрау!» – и валили ее на землю. Потом они прижимали ее к земле, а один из них ложился на нее сверху и изображал половой акт. Дети семи-восьми лет, которые и знать не должны, что такое изнасилование, играли в эту игру, потому что видели, как солдаты Красной Армии делали это с немецкими женщинами. Любой русский знал по-немецки одну эту фразу: «Комм, фрау!»

Почему русские были такими? Карла никогда не встречала женщину, изнасилованную французским, английским, американским или канадским солдатом, хотя и полагала, что, должно быть, происходило и такое. Но зато всех до одной ее знакомых женщин от пятнадцати до пятидесяти пяти как минимум один раз изнасиловал русский: ее мать Мод, ее подругу Фриду, мать Фриды Монику, служанку Аду – всех.

И все же им еще повезло, они остались живы. Некоторые женщины, которых насиловали десятки мужчин на протяжении не одного часа – умерли. Карла слышала о девочке, которую искусали до смерти.

Избежала насилия только Ребекка Розен. После того как Карла защитила ее – в день, когда освободили еврейский госпиталь, – Ребекка переехала в особняк фон Ульрихов. Он был в зоне русских, но больше идти ей было некуда. На протяжении месяцев она, как преступница, пряталась на чердаке, спускаясь только поздно ночью, когда эти русские скоты, напившись, засыпали. Карла, когда могла, проводила с ней наверху пару часов, и они играли в карты и рассказывали друг дружке разные случаи из своей жизни. Карла хотела быть ей вроде старшей сестры, но Ребекка относилась к ней как к матери.

А потом Карла поняла, что действительно собирается стать матерью.

Мод и Монике было за пятьдесят – они, по счастью, были слишком старые, чтобы забеременеть; Аде просто повезло; а вот Карла и Фрида – обе после изнасилований понесли.

Фрида сделала аборт.

Это было незаконно, при нацистах это каралось смертной казнью, и закон все еще был в силе. Поэтому Фрида пошла к старой акушерке, которая сделала это за пять сигарет. При этом Фрида заразилась опасной инфекцией и умерла бы, если бы Карла не ухитрилась стащить из госпиталя дефицитный пенициллин.

Карла же – решила ребенка оставить.

Ее отношение к этому переходило из одной крайности в другую. Когда по утрам ей было плохо, она ненавидела тварей, надругавшихся над ее телом и оставивших ей это бремя. Но бывали минуты, когда она ловила себя на том, что сидит, обхватив руками живот и глядя в пространство, мечтательно размышляя о детской одежде. Потом она спрашивала себя: вдруг лицо ее ребенка будет напоминать ей кого-то из насильников и заставит ее возненавидеть собственное дитя? Но ведь будут же в нем и черты фон Ульрихов тоже? Ей было горько и страшно.