— Точно, мы же еще не рассказали друг другу все секреты. Продолжай, продолжай.

— Да все на самом деле очень просто, — ответил я, понятия не имея, что скажу дальше. — Но сначала нужно выпить.

Штопор мы забыли, но я показал Хадидже, как пальцем вдавить пробку внутрь бутылки, и мы пили из горла; пробка качалась в вине, как поплавок.

— Я чувствую то, чего никто не видит, — сказал я, приобнял Хадиджу за талию, прижал к себе. — Вот послушай, — прошептал я ей на ухо.

Мы затихли, и она услышала нарастающее пение птиц, которое я слышал за несколько кварталов отсюда, для меня оно звучало громче городского шума, а не наоборот, потому что такова моя природа. Вряд ли у меня получилось бы сделать его громче, но я все равно повторил: “Послушай”, и с деревьев долетела звонкая четкая трель.

— Звучит так, словно они ищут друг друга, — сказал я. — Но если прислушаться… на самом деле никто из них не терялся.

Хадиджа замерла, закрыла глаза. Мы слушали птичьи голоса, звонкие, оживленные. Запах мокрой коры, сильный и какой-то бумажный, после недавнего дождя.

Хадиджа послушала еще минуту, открыла глаза, посмотрела на меня.

— И это одна из твоих способностей, — сказала она. — Животные.

— Наверное. — Я пожал плечами.

Я заметил, что она не отодвинулась, так и сидела, прижавшись ко мне.

— Я серьезно, — продолжала Хадиджа. — Может, это легкомысленно, но когда я впервые увидела, как ты это делаешь, — кажется, на втором свидании, помнишь, у ресторана очень пьяная женщина в желтом, с маленькой собачкой, искала лифт? — и ты сделал это… ты присел на корточки и погладил собаку. Она рвалась с поводка, но стоило тебе прикоснуться к ней, тут же затихла, точно ей вкололи успокоительное. Тогда-то я и поняла, что ты поладишь с Рикой.

— Я погладил собаку, и ты поняла, что я сумею поладить с твоей дочкой? — спросил я. — И правда легкомысленно.

— Только Рике не говори, — рассмеялась Хадиджа.

— Смотри.

Я махнул бутылкой на широкие лужи на влажной земле — плохая ливневка, — на скопление муравьев, собравшихся в бугорчатый шар, — муравьев объединяло друг с другом обоняние и осязание, они понимали: чтобы выжить, им нужно сплестись воедино, в плотное сплошное рядно, которое не пропустит влагу, плыть так, пока вода несет их, и кто-то из них по пути непременно утонет. Все это я рассказывал Хадидже; мы сидели, прихлебывая теплое вино, отдающее пробкой, крошки попадали на язык, и мы сплевывали их на землю. Я все говорил о муравьях, интересно, каким бы стал мир, будь мы хоть каплю такими же сильными, как они, чтобы из собственных тел выстроить плот друг для друга…

— Всё, — перебила меня Хадиджа и с улыбкой покачала головой. — Хватит, мистер Флорес. Я пришла не на семинар по биологии и святости.

Тут я осознал, что все это время говорил без умолку, и смутился.

— Прости, — сказал я. — Я не думал…

— Помолчи, пожалуйста, — перебила она, — хотя бы секунду.

Она прижалась ко мне, подняла лицо, наши губы нашли друг друга, в конце концов мы оставили недопитую бутылку у подножия памятника и обнаружили, что бредем обратно по сырому весеннему парку. Мы что-то создали, просто посидев там вдвоем, встречаясь снова, и снова, и снова, и теперь это наше создание отражалось эхом от улиц и домов, мимо которых мы проходили, наши сплетенные руки льнули друг к другу так пылко, точно мы сотворили новые кости, соединившие наши ребра.

Приближались летние каникулы, но меня это ничуть не радовало.

Летние каникулы на Гавайях — это примерно так: Дин разгуливает по городу, незнакомцы делают ему шаку, бьют кулаком о кулак в знак приветствия, старшеклассницы мечтают затащить его на пляжную вечеринку, папа с мамой позволяют валяться по всему дому, а все потому, что несколько месяцев подряд он с другими парнями бросал мячик в кольцо и чаще попадал, чем мазал. Ноа, если, конечно, приедет домой, поселится в отдельной комнате (а меня они гарантированно выпрут на диванчик) и будет просиживать там в одиночестве день-деньской, да, или, как прежде, торчать в гараже, или уйдет гулять — чтобы выяснить, какие еще законы вселенной он в состоянии исказить.

Летние каникулы на Гавайях: я устроюсь работать в торговый центр или закусочную, а может, в отель. Если повезет. Между мной и скалолазанием — целый океан. Между мной и карьерой инженера. Между мной и Вэн.

— Приезжай домой, — сказала мама по телефону.

— И что я там буду делать? — спросила я.

— Все, что нам от тебя нужно, — ответила она.

Порой я не понимаю, нарываюсь ли на скандал или скандалы сами меня находят. Особенно с родными.

— Ты имеешь в виду, подметать ланаи, приносить папе пиво, когда попросит, может, даже устроиться в магазин складывать чужие покупки в пакет? (Надо было промолчать. Но есть я, а есть остальные члены моей семьи.) Для этого я вам не нужна, — продолжала я. — Этим есть кому заниматься.

— Ты совсем не думаешь, когда говоришь? — спросила мама. — И в кого ты только такая.

— Какая — такая? Независимая? Свободная от чувства вины? Если дело в деньгах, так здесь я заработаю больше. И меньше потрачу. Если нужно, раз в месяц буду присылать вам чек.

— Деньги тут ни при чем, — возразила мама.

— Мам, — сказала я, — это Гавайи. Если ты не зарабатываешь миллионы, как юрист или еще кто-то такой, деньги всегда хоть немного, но при чем.

Я понимала, в чем дело. Она же видела, как меня изменил материк, окей? Что он мне дал. Бескрайний, как небо, простор, возможности, кислород, чтобы гореть, гореть, гореть ярче.

— Я тут переговорила кое с кем из папиных друзей, — сказала мама. — С Кайлом и Нейтом — помнишь их?

Я понятия не имела, кто это, но ответила:

— Конечно.

— У них есть работа для инженера. Что-то такое они делают в Перл-Харборе, у одного из них вроде бы в промышленной зоне компания по производству солнечных батарей.

Тут она меня поймала. Это и правда интересно — по крайней мере, в сравнении со всеми остальными подработками, куда я сумею устроиться, тем более под конец семестра. Я вам клянусь, у меня было такое чувство, будто постоянной работы в Сан-Диего нет ни у кого. Офисы завалены визитками консультантов, советников и прочих сотрудников на неполный день.

— Поблагодари их, но у меня все в порядке, — сказала я маме. — Я и здесь устроюсь. А сейчас извини, мне пора бежать заниматься. Сессия на носу.

* * *

Но когда же настал конец с Хао, Катариной и Вэн? Вы решите, что мы толкали речи, и угадаете. Надвигались летние каникулы, мы не увидимся несколько месяцев. Мы вошли друг у друга в привычку, стали такой же частью утра и вечера, как чистка зубов. Теперь наши пути разойдутся довольно надолго, и мы чувствовали, что, вернувшись, не будем прежними. Но об этом никто ничего не говорил. Мы просто-напросто раскатились в стороны из двух куч, которые собой образовали, я, Вэн, Катарина, Хао, нашего спелого переплетения денима, ежевики волос и горячих зевков. Вокруг нас на письменных и кухонных столах торчали ополовиненные пивные банки, масляно-крапчатые коробки из-под пиццы, возле зубных щеток — пульт от телевизора. Это были те мы, что остались после вечеринок в честь окончания учебного года и вечеринок после вечеринок. Мы перемазали своей вонью комнату и друг друга. Нас ждали разные машины и самолеты, мы обнимались на прощанье: до скорого. Вэн ехала домой, Хао ехал домой, Катарина ехала домой. И лечебная погода летнего Сан-Диего любезно раскрыла свою желтизну и рыжину передо мной одной.