Она была в Москве, а он все еще катался по Европе. Она непривычно постила фотографии в контакте и инстаграме, а он думал о том, что им делать дальше. Так закончился апрель и наступил май…

Маришка Хорошая: Ты же сегодня возвращаешься?

Маришка Хорошая: Приедешь ко мне?

Маришка Хорошая: Я очень соскучилась, Вань.

Иван Москвич: Я тоже соскучился, Марин.

Маришка Хорошая: Так ты приедешь?

Иван Москвич: Да.

Маришка Хорошая: Все в порядке?

Иван Москвич: Да.

Маришка Хорошая: Вань, что случилось?

Иван Москвич: Давай поговорим, когда я приеду.

Маришка Хорошая: А сейчас нельзя?

Иван Москвич: Нельзя.

Маришка Хорошая: Я что-то не так сделала?

Иван Москвич: Давай поговорим, когда приеду, Марин.

Она с минуту смотрела на их переписку. Больше всего на свете она не любила такие вот разговоры, не любила недоговорки, увиливания. Это злило ее, выводило из себя. Но сейчас она заставила себя собраться, усмирить зарождающееся раздражение, и написала:

Маришка Хорошая: Хорошо.

Маришка Хорошая: (красное сердечко)

Весь день у нее не было настроения. Переписка оставила после себя смутное беспокойство и неприятный осадок. Она приготовила ужин, поставила в холодильник бутылку белого вина, приняла ванную и втерла в кожу легкий увлажняющий крем. Ближе к ночи надела простое, но красивое белье и длинный белый свитер с широким воротом, нанесла каплю духов на шею, проверила ужин, вино и стала ждать. В начале одиннадцатого в дверь позвонили, и она, встрепенувшись, пошла открывать. Они не виделись долго… Так долго, что она потеряла счет дням. Месяц? Нет, больше… Даже раньше им редко удавалось так долго отдыхать друг от друга, сейчас же она и вовсе чувствовала какую-то внутреннюю пустоту. Она не знала, чем заполнить ее. С одной стороны, у нее была абсолютно устроенная, полная на события жизнь, а с другой…

Войдя в квартиру, Ваня осмотрел ее с головы до ног, задержал взгляд на руках и отвернулся. Снял ветровку, разулся и прошел в кухню. Марина вошла следом. Она ждала, что он обнимет ее, прикоснется, но он и смотрел как-то через силу, словно злился на нее за что-то, или она сделала что-то такое… такое, что она и сама не знала.

- Ты голодный? – спросила она, пройдя вглубь кухни.

Он поджал губы, посмотрел на ее руки, потом ей в лицо. Марина подошла, встала на носочки, прижалась к нему с нежностью и пылкостью, с порывистостью, свойственной ей. Оплетя рукой его шею, она прижалась губами к его губам, чувствуя, как соскучилась. Ваня ответил, но как-то сдержанно, отстраненно, и Марина, отступив, непонимающе уставилась на него.

- Что случилось, Воронов?

Ваня несколько секунд медлил с ответом. Его глаза, мимика, все в нем выражало внутреннее противоречие, и Казакова не могла взять в толк, с чем это связано. Она пыталась вспомнить все их последние разговоры, переписки, но ничего такого на ум не приходило. Только в последнее время он стал какой-то…

- Что не так? – вздохнув, снова спросила Марина.

- Зачем ты это с собой делаешь, Марина?

- Что делаю? – От неожиданности она застыла на месте.

Его взгляд был таким мрачным, что она едва не подавилась словами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Уродуешь себя.

- В смысле, уродую?

- В прямом смысле. – Он схватил её за запястье левой руки и задрал свитер, обнажая предплечье. На загорелой коже отчётливо виднелась татуировка – узор из вьюна, украшенный несколькими цветками. Ты что, остановиться не можешь? Или это как оно… зависимость? – Он криво усмехнулся.

- Прекрати так со мной говорить! – грубо отрезала она, отдёргивая руку. – У тебя нет на это права.

- Знаешь, Казакова, я думал, что это только в дебильных американских шоу бывает, где разукрашенных с ног до головы показывают. Но ты же не дура. Неужели ты не понимаешь, что ничего хорошего тут нет?!

- Какая зависимость?! – выпалила Марина, гневно глядя на Воронова. – Ты что несешь?!

- Такая! Ты что, не видишь, что с собой делаешь?! Не понимаешь?!

- Что я с собой делаю?! – закричала на него Марина, чувствуя, что ее начинает колотить от ярости, обиды, досады и еще непонятно чего. – Не красивая?! Ну найди себе красивую! Кто там у тебя на примете? Эта… с улыбкой приклеенной или Матрёшка?!

- Хватит, Марина! – гаркнул он. – Не приплетай сюда всех подряд. У Насти, может, и не такое прекрасное скольжение, как у тебя, да и улыбка не всегда искренняя, но ей ума хватает не уродовать себя. Что с тобой дальше будет? Что дальше? Вначале татуировки, а потом… - Он мотнул головой и со злостью махнул рукой.

- Вот и вали к ней! – закричала Казакова. – Чего ты сюда пришел?! Убирайся хоть к Насте, хоть к Маше, хоть к черту лысому! - Ей было трудно дышать, в груди все словно бензином облили и подожгли. Она понимала, что ее трясет. Ваня хотел дотронуться до нее, но она отшвырнула его руку и процедила: - Убирайся.

- Марин…

- Уходи, - повторила она сдержанно, с едва скрываемой яростью. Глаза ее сверкали, движения были резкими, нервными. – Просто уходи.

- У тебя совсем крыша поехала, Казакова, - хмуро глядя на нее, проговорил Ваня. – Неужели ты сама не видишь, что делаешь? Вначале поясница, теперь рука… Дальше где набьёшь?! На заднице или на груди?!

- Убирайся! – истерично заорала Марина. – Пошел отсюда! Найди себе умную, хорошую и красивую! А меня не трогай больше, понял!

Несколько секунд Воронов смотрел на нее, потом качнул головой и быстро направился в коридор. Через несколько секунд Марина услышала громкий хлопок входной двери. Она вдохнула, пытаясь привести себя в порядок, прислонилась спиной к стене и закрыла глаза. Прошла в комнату, вернулась в кухню, посмотрела на накрытый к ужину стол, на собственные дрожащие пальцы. Судорожно вдохнула воздух и ухватилась за косяк. Дрожь не проходила. Марина чувствовала, как с каждой минутой слабеет все больше. Ноги и руки налились свинцом, в груди все ныло, металось, выкручивалось. Она заскулила, закрыла рот ладошкой, чувствуя, что по лицу ее струятся слезы. Кое-как она дошла до комнаты, упала на постель и, скорчившись, зарыдала.