– Всего лишь двадцать восемь. Знаю, я выгляжу гораздо старше, но и Вы станете такими же очень скоро. Если вы пообщаетесь со мной, то удивитесь, как быстро заползают в молодую голову мысли старика. Даже у меня складывается такое ощущение, что я уже давно прожил свою жизнь, а старуха-смерть все запаздывает, экая блудница…

Среди окружающих начались перешептывания. Все хотели задать вопросы, еще очень много вопросов, но боялись утомить единственного информатора или задеть его чувства.

– Спрашивайте, не бойтесь. – Словно прочитав их мысли, сказал мужчина.

Молодой парень из толпы робко выкрикнул:

– За что Вас сегодня били?

– Сегодня? – Заключенный неподдельно удивился. – Меня бьют каждый день, это уже как прием лекарства.

– Но человек не может столько выдержать! – Крикнул кто-то другой.

– О, поверьте мне, человек может выдержать все и сколько угодно. Конечно, если ему это надо. – Он подобрал ноги под себя. – Люди – единственные существа, способные на самое прекрасное чувство. И я сейчас не о любви. – Голос его как будто немного окреп, и мужчина уже попытался создать некую интригу вокруг своего длительно повествования. – Эгоизм. Вы никогда не задумывались почему люди плачут, когда кто-то умирает? От чего именно им грустно?

– Наверное, жалко человека…

– Люди – эгоцентричные твари, им жалко только себя. Они плачут не потому, что покойник не сможет больше ничего сделать, а потому что он ничего не сможет сделать для них. Мы хотим держать людей рядом с собой вечно, нам так легче, и когда кто-то умирает, в душе окрещиваем его предателем. А еще это страх. Мы боимся оставаться одни. И боимся, что больше будет не с кем поговорить. Опять же, все происходит во славу личной выгоде.

– Вы странно рассуждаете…

– Бьюсь об заклад, через пару недель вы тоже начнете так рассуждать. Жаль только, я этого не увижу. – Веки медленно опустились. Человек перевел дыхание. – Ну что, еще вопросы?

На этот раз спрашивал Герман Елагин, до этого момента молчаливо сидящий возле столь скоро постаревшего человека.

– Почему они нас сюда привозят?

– А ты не догадался еще? На перекличке поймешь. Посмотри на лица заключенных. Казахи, грузины, славяне, даже евреи попадаются иногда. Все они здесь. Цель таких лагерей, как этот – истребление нации. Все мы проедем через газовую камеру, никто не избежит этой участи.

– Но почему так?

– Потому что для Гитлера есть только один народ, а все остальные – мусор. Это и есть самая высшая степень человеческого эгоизма.

Затем он снова закрыл глаза и забылся сном, в том положении, в каком и находился, опершись спиной о стену.

Трое добровольцев уложили его на один из тюфяков и разошлись в разные стороны, настолько, насколько позволяли стены барака.

Размышления

Что можно рассказать по глазам человека без видимых на них отметок? Что может прочесть по глазам простой обыватель, если они не заплаканы или, наоборот, не светятся искрой безумного счастья? В мысли Германа забурились самые разные глаза: обреченные, совершенно пустые и мертвые зрачки заключенных, уже давно находящихся здесь, затуманенные, превратившиеся из зеркала души в простые, бессмысленные стекляшки и грустные, но еще полные надежды, с все еще тлеющей в них искоркой глаза новоприбывших. Лагерные старожилы не выражали никаких эмоций. Может, лишь изредка поглядывали на новичков с еле уловимой тенью сострадания, а потом брели дальше, по выработанной траектории, точно так же, как и каждый день. Смирившиеся со своей участью, они воспринимали боль как данность, страх, как необходимость и смерть, как долгожданный итог. Тем, кого только доставили в лагерь, этого было не понять, как впрочем, не понимали и многие другие, пришедшие до них. Не понимали, а затем приняли так, будто провели подобным образом всю свою жизнь.

Елагин думал так же и о том заключенном, которого без устали расспросами заваливали пленники. Ему было жалкого этого молодого парня, еще не дожившего до тридцати, но уже готовящегося к смертельному исходу, как будто ему было за семьдесят, и он боялся сам стать таким же, не по годам старым и обветшалым, как прогнивший заброшенный дом.

Этот человек странно судил обо всем и видел мир под своим, каким-то искаженным углом, но все же, был единственным, кто вообще осмеливался говорить, кто осмеливался улыбаться, рассказывая о самых ужасных вещах. Возможно, он был сумасшедшим, а может быть, сумасшедшими были все остальные.

Громко по черепной коробке бил пережитый им диалог.

Нервы – барабанная дробь.

«Мы предлагаем Вам сражаться за то, за что должен сражаться каждый честный человек» – угрожающий бас тромбона.

«То есть, за вас?» – робкое посвистывание свирели.

«За свободу» – удар тарелкой о тарелку, звук решительности, а затем, более плавная, перетекающая в многозначительный вопрос, полифония: «Ну что, Вы согласны?»

Откинувшись на тюфяк, Герман закрыл глаза, не нуждаясь в дальнейших воспоминаниях. Его ответ был быстрым и болезненным. Простое «Нет», ранившее уши немецких офицеров.

Да, он закрыл глаза, целиком и полностью отдаваясь объятиям тьмы, хоть еще и не знал, откроет ли их завтра.

Глава 7

1944

Человек с железной фамилией крепко сжимал в руке кольцо, с силой вырванное из рук Художника. Могучая ладонь болела от усилия, Человек сжимал ее, как мог, но ничего не получалось. Наконец, он сдавил его с силой, казалось, абсолютно невозможной и нереальной.

И кольцо поддалось.

Оно треснуло в его сильной руке.

А когда Человек растер его в порошок, разлетелось по ветру, как простая пыль.

Блокадный город

Грохот орудий слышался все отчетливее. Немецкая авиация уже не бомбила город, у нее были другие приоритеты. Фашистские войска изо всех сил старались удержать позиции, но Ленинградский фронт собрал последние силы и давил на их направления, заставляя нести огромные потери.

Стоит ли говорить, какими привычными стали канонада и постоянный вой сирены, что эти звуки слились в единое целое с укладом жизни жителя блокадного города, и что никто уже не замечал их, как люди не замечают взмаха крыльев птицы.

Целыми днями Лев ходил по улицам, возвращаясь в дом к старикам только чтобы переночевать. Он исходил весь город, от центра и до крайних домов, где остались только лишь руины, часами ходил по этим развалинам, представляя людей, которые когда-то здесь жили, представляя, как многолюдны были эти улицы по утрам и вечерам, когда горожане спешили по своим делам. Он много думал об этом, но в сущности, эти мысли вели лишь к тому, что все эти призраки – пережиток прошлого, а все их