Джастин не переставая сморкался в скомканные клоки туалетной бумаги, которые он, как фокусник, вытаскивал из кармана. Выглядело это, конечно, не очень-то изящно, но я ему прощала, во мне сейчас был неиссякаемый запас всепрощения. Я спросила, заболевает ли он или, наоборот, уже выздоравливает, он ответил, что выздоравливает, но лихорадочный блеск его глаз говорил об обратном. Вдруг он уставился на меня этими самыми блестящими глазами и спросил:

— Слушай, сколько тебе лет вообще?

— А что? — угрюмо спросила я. — А тебе сколько?

— Я первый спросил.

Однако я не собиралась отвечать и упрямо смотрела на него. Он откинул назад волосы и сказал:

— Ну ладно, ладно. Мне летом будет двадцать. В июле.

— А, ну тогда ты немного старше меня, — сказала я и, чтобы потянуть время, сделала вид, будто ищу что-то в кармане. Он оказался младше, чем я думала, и этот факт привел меня в необъяснимый восторг.

— «Немного» — это на сколько?..

Он снова высморкался в кусок туалетной бумаги и посмотрел на меня. Я простонала, чтобы продемонстрировать, насколько это неинтересный и идиотский вопрос.

— Да прекрати ты закатывать глаза. Сколько тебе лет? Так сложно ответить, что ли?

— Черт, да от тебя не отвяжешься. Восемнадцать мне, доволен?

— Понятно. Восемнадцать. А чего ты так разозлилась?

Я ответила, немного смягчившись:

— Потому что меня вечно принимают за шестнадцатилетку, и это страшно бесит.

— Ну ладно. Буду знать, — после чего продолжил назидательным тоном: — Располагая этими ценными сведениями, я теперь могу задать тебе следующий вопрос: вино будешь?

Тепло прилило к моим щекам.

— Буду, ага! Давай я схожу, — торопливо сказала я, стараясь окончательно убедить его в том, что я совершеннолетняя, однако сразу пожалела об этом. Половой зрелости, я, допустим, достигла, да и папа, будучи в соответствующем настроении, говорил, что гонора у меня, как у взрослой, однако к собственно совершеннолетию это особого отношения не имеет. Что я буду делать, если у меня попросят удостоверение личности?

Я медленно направилась к бару, где за стойкой стояла девушка на вид немногим старше меня, с легким загаром и светло-рыжими локонами, и сосредоточенно рассматривала какие-то чеки. Я решила вежливо подождать, пока она не закончит. Прожектор под потолком был направлен прямо на нее, и ее загорелая кожа отливала бронзой, — я бы на ее месте так и стояла весь вечер, настолько она была красивой. Наконец она подняла на меня взгляд и улыбнулась, но тут же уставилась на мой окровавленный рукав, перепачканную повязку и пластырь с черепом на лбу — хотя, к ее чести, комментировать это не стала. Я заказала первую бутылку вина в своей жизни, и, как ни странно, удостоверение личности у меня не спросили. Мне хотелось прошептать: «Спасибо» — прямо в ее светло-рыжие кудри. Я, наверное, слишком долго ее разглядывала, потому что она опустила глаза.

Она внимательно изучила бутылку в поисках ценника и даже заглянула в меню, однако вино оказалось из новой партии, так что ей пришлось спросить на кухне, сколько оно стоит. Там тоже никто не знал, и она предложила мне заплатить сто крон — и сколь бы ограниченными ни были мои представления о винах, алкоголе, барах — да что там, о жизни в целом, — было ясно как день, что вино так дешево стоить не может. Но я промолчала и просто улыбнулась в ответ — я никогда не отличалась особой щепетильностью, — но тут до меня дошло, что у меня с собой вообще нет денег: моя сумка осталась под ненадежной защитой стен незапертого маминого дома. Я промычала что-то похожее на извинение и сбегала к Джастину, который вручил мне мятую сотню. Когда я протянула эту сотню рыжей барменше и ее загорелая кожа порозовела, меня переполнило ликование. Потому что вино было удачным приобретением, и Джастин был удачным приобретением — ну, если мне, конечно, удастся его заполучить хоть на время.

Я разлила вино по бокалам с таким видом, будто в жизни ничем другим не занималась, в то время как мои сережки гипнотически покачивались — по крайней мере мне так казалось, когда я ловила свое отражение в застекленных рамах красочных киноафиш. Мы пригубили вино и заговорили о музыке, о старой доброй синтетике — при этом я была так убедительна, будто действительно понимала, о чем говорю. Притворялась я прекрасно, что-что, а это я всегда умела. Джастину такая музыка не нравилась, он считал, что есть в ней что-то фашистское, я же возражала, рассудив, что небольшая разница во вкусах может стать той искрой, из которой разгорится большой пожар. Ну и потом мне в самом деле нравились блестящие черные сапоги и группа Front 242, по крайней мере сингл «Tragedy for you»[17]. Пока Джастин оживленно болтал, проливая вино на свитер, я вдруг заметила у него на щеке родинку, и это открытие каким-то непостижимым образом сделало его очень уязвимым, не знаю почему. Когда он улыбнулся и уголки его рта поползли вверх, я поняла, что эта родинка подчеркивает в его лице что-то женственное, пожалуй, даже девичье, и задумалась, всегда ли женские черты выглядят уязвимыми. Грустно, если это действительно так. Я сделала пару глотков вина, чтобы заглушить грустные мысли. Джастин от меня не отставал.

Мы пили, пили, пили и пили это темно-красное, пахнущее железом и землей вино, не закусывая ничем, кроме пригоршни блестящего арахиса, хотя к тому времени я уже умирала от голода. Я спросила Джастина, почему он не снимет шапку, ему что, холодно? Он ответил, что мерзнет, хотя в баре было жарко, как в Италии.

— Я сейчас, — внезапно сказал он, встал и направился к туалету.

Он шел медленно, зажав в руке шарик туалетной бумаги. Я закрыла глаза, представив его совершенно нагим. Тело пронзила дрожь, пробрав до самого низа живота.

Я открыла глаза и уставилась прямо перед собой — и тут заметила то, чего не видела раньше: под стеклом на столешнице была настоящая доска объявлений. Здесь были чеки, реклама, билеты на концерты, списки дел, стихотворения и даже фотографии. Ничего себе. Я нашла объявление о знакомстве, которое с первого прочтения выучила наизусть:

Я прыснула со смеху. Четко сформулированный запрос — первый шаг к успеху. Может быть, он устал иметь дело с девушками, которые любят тусоваться, но не любят бухать? А может, наоборот, его подружки хотели исключительно бухать и отказывались тусоваться? Я тоже написала записку и сунула ее под стекло.