Джейк стоит спиной ко мне. Молчит. Молится. С того дня как я ходила с ним на мессу, он больше не настаивал на совместном посещении служб, но сам исправно бывал в церкви каждую неделю и порой беседовал со священником. Меня откровенно злит это излияние души постороннему, в то время как со мной он почти ничем не делится и считает тренинги пустой тратой времени. А потому я очень удивилась, когда сегодня утром Болфаур позвонил и спросил, не хочу ли поехать с ним в Сутро-Басс. Я была благодарна ему за попытку восстановить связь.

В последний раз осматриваю развалины — ничего — и чувствую неземное облегчение.

Джейк зримо расслабляется, словно провисает туго натянутая бечева воздушного змея.

Идем по крутой тропке, минуя купальни. Тропка заканчивается мрачным туннелем, вырубленным в скале. Внутри очень холодно. Там живет эхо, раздается постоянный перестук капель, которые срываются со свода пещеры и образуют лужи на полу. В конце перехода — конусообразное пятно света. Джейк делает то, чего не делал уже несколько недель, — берет за руку. Выходим из туннеля. Камни под ногами скользкие, между ними струится вода. Вдалеке над морем возвышается скалистый мыс; угловатые очертания смягчены туманом.

— Помнишь, как мы приходили сюда с Эммой?

— Да.

— Она была на седьмом небе от счастья, когда мы отправились лазать по старому форту, — продолжает он, звякая ключами в кармане. — Помнишь, малышка настояла на том, чтобы вернуться к машине, принести сюда всех своих кукол и сфотографировать их на стволе пушки?

Его голос срывается; Джейк молча обнимает меня за плечи и притягивает к себе. Может быть, если бы Эмма погибла и мы в этом убедились, после похорон снова и снова переживали эти моменты. Повторяли бы ее словечки, в мельчайших подробностях вспоминали те места, где бывали вместе. Может быть, если бы девочка погибла, мы изобрели язык, на котором смогли с ней общаться. Но такое общение невозможно, пока неизвестно, где она. Эмма страдает? Эмма одна? Эмма испугана? Каждое приятное воспоминание вызывает откуда-то из глубины темные, пугающие картины.

Ветер треплет волосы Джейка, на его свитере блестят капли воды. Мы молча стоим какое-то время и смотрим на ледяную гладь моря, дрожа от холода.

Отсюда нам видны фигуры серфингистов, издалека похожие на муравьев. Парни качаются на волнах и ждут. Когда-то я читала о том, что большая волна может проделать путь в тысячу миль, через весь океан, прежде чем коснуться берега. Серфингисты на первый взгляд беспечно сидят на своих досках, но на самом деле безотчетно откликаются на малейший вздох океана как на поверхности воды, так и в глубинах. Благодаря какому-то невероятному инстинкту или чутью сорвиголовы немедленно вскакивают на серф именно в ту самую секунду, когда высокая волна, обнажая океанское дно, приобретает нужную форму. И всякий раз единение человека и волны кажется настоящим чудом.

Фотоаппарат «Холга» создан в Гонконге в 1982 году. Название происходит от «хо гвонг», что означает «очень яркий». Он практически полностью сделан из пластмассы, и составные части неплотно пригнаны друг к другу. В результате свет, проникающий сквозь стыки, становится причиной белых пятен на снимках. Фотографии, сделанные «Холгой», дезориентируют; это как смотреть чужой сон.

Четвертая фотография из сделанных мной на самом деле состоит из двух разных снимков, наложившихся друг на друга, — убегающая прочь Эмма и мертвый тюлень, снятый с расстояния в несколько шагов. Эффект такой, как будто девочка парит над тюленем. Между ее маленькой ножкой и телом животного — полоса яркого света.

Я задумываюсь над тем, какие мысли может вызвать снимок у человека, который наткнется на него годы спустя. Не зная о дефекте, любитель старых фотографий может подумать, что обе фигуры — ребенок и тюлень — попали в кадр одновременно. Возможно, даже вообразит, будто девочка перепрыгивала через тюленя и этим объясняется просвет между ее ступнями и телом животного. И скорее всего до сути дела не докопается, ведь в этот момент Эмму отделяло от встречи с похитителем лишь несколько секунд.

Разглядывая снимок, вне времени и контекста, мы автоматически сочиняем к нему историю — таков наш способ осмыслить происходящее. Словно подглядываем в щелку, вступаем в односторонние отношения с человеком, запечатленным на снимке; наблюдатели — объект наблюдения. И у наблюдателей, как правило, все козыри на руках.

Двадцать второе сентября. Два месяца прошло с того дня, как пропала Эмма.

Благодаря старому приятелю из колледжа, работающему теперь в телекомпании Эн-би-си, Джейк урвал себе несколько минут на шоу «Сегодня». Вчера вечером он улетел в Нью-Йорк. На экране Болфаур кажется иным, нежели в жизни, хотя никак не пойму почему. Делится с ведущей деталями исчезновения ребенка, сообщает особые приметы девочки — маленький шрам на левом предплечье, родинка рядом с носом, — и до меня вдруг доходит, что ему наложили грим. Немного тонального крема, несколько штрихов под глазами. Еще одно изменение, по мере того как близкий человек становится все менее и менее узнаваемым.

Показывают домашнее видео — Эмма катится по тротуару на роликах и машет рукой, приближаясь к камере. После этого ролика в глазах ведущей появляется характерный блеск, и объявляется перерыв.

— Мы ищем мать Эммы, — проникновенно говорит Джейк в какой-то момент и смотрит прямо в камеру. — Лизбет, если ты сейчас сидишь у телевизора… мне очень нужно с тобой поговорить.

В его голосе звучит что-то очень интимное, пусть даже эти слова произносятся перед многомиллионной аудиторией и сами собой лезут мысли, что именно он, а не я, хватается за соломинку. Если бы Лизбет хотела, чтобы ее нашли, она бы, разумеется, уже появилась. На экране мелькает фотография: экс-миссис Болфаур крупным планом; тот самый снимок, который Джейк отдал Шербурну в начале расследования.

— Одна из немногих, которые храню. Выкинул бы их все, но, боюсь, дочь однажды захочет узнать, как выглядела ее мать.

У Лизбет на фотографии длинные темные волосы и худое лицо. Улыбается, но не слишком убедительно. Снимок обрезан. Вспоминаю его изначальный вид, тогда жертвой ножниц пала коляска с маленькой Эммой. Когда я впервые увидела фото, меня поразило то, что Лизбет не смотрит на малышку и не притрагивается к ней. Снимок сделали на улице, в тумане; мать от дочери отделяла тонкая полоска белого света.

Сочувствую женщине, изображенной на фотографии. У нее темные мешки под глазами, а футболка в тех местах, где облегает набухшую грудь, промокла от молока. Судя по глазам и позе, Лизбет по-прежнему страдает от последствий тяжелых родов, завершившихся экстренным кесаревым сечением; боль, которую не могу себе вообразить.

В полдень Джейк звонит и говорит, что вылетает следующим же рейсом.

— Может быть, это и есть тот перерыв, который был нам нужен. — В его голосе явственно слышится оптимизм.

В течение дня на www.findemma.com приходят сотни писем. На следующее утро, сидя за пиццей в закусочной неподалеку от штаба, Джейк болтает о том, что мы сделаем, когда Эмма вернется: поедем в Диснейленд, отправимся на Аляску. Не напоминаю, что всего несколько дней назад он буквально сочился манящей уверенностью в печальном конце Эммы на дне морском. Этот большой парень самый уравновешенный человек из всех, кого я знала; ему не были свойственны внезапные перемены настроения или категорический отказ от собственных суждений. Теперь же мистер Собранность меняется что ни день, и невозможно предугадать, в каком настроении он окажется на этот раз.