* * *

…На лице у задержанного была кровавая ссадина, мундир порвался, и из-под него выглядывала несвежая белая рубашка. Он был немолод, лет около сорока, на среднем пальце правой руки намертво засел серебряный перстень с черепом и костями.

— Вы поляк, — сказал Тамбовцев, — а носите эсэсовский перстень.

— Я не поляк, господин капитан.

— А кто же вы?

— Белорус.

— Ваша фамилия и имя.

— Грошевич Олесь Янович.

— Почему вы в польской форме?

— Что со мной будет?

— Это зависит от вас. Если вы скажете правду, то она будет учтена при решении вашей судьбы.

— Судьбы…

Задержанный помолчал.

— Судьбы… — повторил он. — Дайте закурить, капитан.

Тамбовцев протянул ему папиросы и спички.

Грошевич закурил, глядя куда-то поверх головы капитана.

— Слушайте, Грошевич, ну зачем тянуть время? Говорите правду. Вы же прекрасно знаете, что наши органы располагают обширным материалом на всех предателей Родины. Что вы выигрываете? Убежать вам не удастся. Мы доставим вас в город и через неделю, пускай через десять дней, будем знать о вас все.

— Ладно. Пишите. Фамилия моя Кожух, имя Борис, отчество Степанович. До войны был инструктором Осоавиахима в Минске. В сорок первом спрятался от мобилизации. Пришли немцы, предложил свои услуги. Работал инструктором по стрелковой подготовке в минской полиции.

— Участие в расстрелах принимал?

— Нет. Это вы легко проверите. Я учил полицаев стрелять. В сорок третьем вызвали в референтуру СД, беседовал со мной оберштурмбаннфюрер Колецки. Предложил пойти в специальную школу. Я согласился.

— Что это за школа и где она находилась?

— Под Гродно, на двадцатом километре Минского шоссе.

— Чему вас учили?

— Обучали только приемам и навыкам ближнего боя.

— Готовили диверсантов?

— Я бы не сказал. Нас было пятнадцать человек. Готовили группу. Наш командир, бывший польский поручик, мы его звали Поль, часто повторял, что нас готовят для одного боя. Больше мне ничего не известно. Мы взяли какого-то человека, он проводил нас до бункера бандеровцев, и мы их уничтожили.

— Как уничтожили? — изумился Тамбовцев.

— Ножами, — спокойно ответил Кожух. — Всех до одного.

— Зачем?

— Не знаю, клянусь вам.

— Когда вы видели последний раз Колецки?

— Час назад. Он был с нами, его псевдоним — полковник Гром.

* * *

Четверо пограничников копали могилу. Прямо в лесу, рядом со схроном банды Резуна. Трупы лежали в стороне, накрытые раскатанным брезентом.

— Двадцать два человека, — сказал Кочин. — Умельцы!

— Немцы эту сволочь хорошо готовили, — ответил Тамбовцев.

— Ты не забудь, чтобы санинструктор хлорку засыпал.

— Слушай, Борис, для чего это они стали нам помогать?

— Пока не знаю. Но скажу одно: на твоем участке готовится какая-то акция. Смотри, чтобы ребята несли службу…

Верхушки кленов разлапились по стеклам зимнего сада. Уходящее солнце высвечивало их неестественно бронзовым светом. И поэтому Тамбовцеву казалось, что он сидит внутри большого красивого фонаря.

— Любопытный у тебя кабинет, Середин.

Полковник Губин, прилетевший из Москвы, стоял спиной к офицерам, любуясь закатом.

— Кабинет на зависть. — Середин потер руки. — Только вот как зимой его топить, не знаю.

— Здесь же зимний сад был? — Губин подошел к стеклу. — Я такие особняки в Антверпене видел. Значит, под полом трубы проложены. Ты в городе мастеров найди, пусть проверят систему отопления. Представляешь, зимой город в снегу, солнце висит красное, а ты сидишь в своем фонаре в полном тепле и любуешься на эту красоту.

— Пал Петрович. — Середин встал. — Что в Москве-то слышно?

— А вот о новостях, Иван Сергеевич, — засмеялся Губин, — я у тебя сам спросить хотел.

— У вас там обзор шире.

— Это точно. Так вот, мы внимательно проанализировали ваше сообщение. Да, действительно дела здесь творятся странные. Фашисты уничтожают друг друга. Значит, есть третья заинтересованная сторона. До нас, товарищи, доходят данные о попытках сепаратных переговоров между деятелями УСС[1] и спецслужбами союзников. За нашей спиной начинается не совсем чистая игра. Москва предполагает: Польша и Западная Белоруссия стали объектом пристального внимания Интеллидженс сервис. Нам точно известно, что Колецки, который снова объявился здесь, был в тридцать девятом году завербован английский разведкой. Работал он на временно оккупированной территории, занимался подготовкой разведкадров. Сначала для СД, но мне думается, он готовил кадры для своих лондонских хозяев.

— Товарищ полковник, — Тамбовцев встал, одернул гимнастерку, — но ведь англичане наши союзники.

Губин помолчал, поглядел внимательно на капитана.

— Наши союзники, капитан, простые солдаты и офицеры, сражающиеся с фашизмом. Но, к сожалению, политику своих государств определяют не они. Я думаю, что Лондон не зря поддерживает польское националистское формирование. Мы победим немецкий фашизм. Но империализм будет готовиться к новой войне с нами. То, что враг у нас опасный, говорит хотя бы случай с уничтожением банды Резуна. Установлено: на той стороне действует так называемая бригада Армии Крайовой майора Жеготы. Сейчас приедет наш польский товарищ, полковник Поремский, он вам расскажет о Жеготе.

* * *

Полковник Поремский, высокий, совершенно седой, с лицом, обезображенным кривым зубчатым шрамом, вошел в кабинет Середина ровно в девятнадцать тридцать.

Тамбовцев поглядел на внушительную колодку польских и советских наград и понял, что полковник здорово повоевал. По-русски он говорил чисто, но как-то непривычно расставлял слова.

— Я хочу информировать вас о Жеготе. Жегота — это подпольная кличка. Псевдо. Кадровый офицер. Станислав Юрась настоящее его имя. Принял бой со швабами в сентябре тридцать девятого на границе. Был ротным. Через три дня командовал полком, вернее, тем, что осталось от полка. Дрался честно. Потом ушел в лес. Семью его в Кракове расстреляли немцы. Их он ненавидит. Как большинство офицеров из старой армии, от политики далек. Конечно, заражен идеей национализма. Но я знаю, что он с трудом переносит двойственное положение. Хочет сражаться с фашистами. Кстати, очень многие офицеры в Армии Крайовой приходят на наши призывные пункты. Мой совет, Павел, с Жеготой надо встретиться. В этом поможет наш капитан Модзолевский.

Губин взял со стола фотографию Колецки в эсэсовской форме, протянул Тамбовцеву.

— Покажешь Жеготе, — вздохнул. — Я знаю, капитан, что это очень опасно. Но больше нам послать некого.

* * *

На городок спускалась темнота. Она накрывала его сразу, словно одеялом, и была плотной. Не горели фонари на улицах, окна домов наглухо закрыли маскировочные шторы.

— Пора, — сказал Тамбовцеву капитан Модзолевский, — пойдем, друг.

У выхода из здания польской комендатуры на диване сидели два капрала с автоматами. Увидев офицеров, они вскочили.

— Сидите, — сказал Модзолевский, — мы пойдем одни.

— Но, пан капитан, ночь…

— Считайте, что мы пошли на свидание.

Тамбовцев вышел на крыльцо, постоял, привыкая к темноте. Сначала он начал различать силуэты домов, потом предметы помельче. Теперь он уже видел площадь, коновязь, клубящиеся в углах домов тени.

— Пошли. — Модзолевский зажег фонарик.