Миссис Ричардсон в досаде загнула уголок блокнота.

– Я понимаю. Меня, собственно, больше интересует модель. Вы случайно не знаете, кто она?

На сей раз ошибки быть не могло – откровенно настороженное молчание, а когда Анита Риз заговорила, голос ее подернулся инеем:

– Боюсь, мне нечего сказать. Удачи вам со статьей. – Тихий щелчок – и тишина на линии.

Миссис Ричардсон положила трубку. Она была журналисткой, и собеседники бросали трубку не впервые на ее памяти, но на сей раз она разозлилась беспримерно. Быть может, здесь что-то кроется – ждет разгадки некая диковинная тайна. Миссис Ричардсон глянула на экран монитора, где ее саму ждало полчерновика статьи “Стоит ли Гору баллотироваться в президенты? Спрашиваем местных жителей”.

Коллекционеры искусства – нередко затворники, подумала она. Тем более если речь идет о деньгах. Может, эта Анита Риз про фотографию и не знает ничего, кроме суммы своей комиссии. И вообще, кто толкнул миссис Ричардсон на эту садовую тропку? Иззи. Ее безрассудная дочь – оголенный провод, вечный двигатель, перегретый реактор, что впадает в яростное негодование из-за малейшей ерунды.

Сразу ясно, рассудила миссис Ричардсон, что перед нами кроличья нора. Она полистала блокнот, открыла заметки о вице-президенте и принялась печатать.

Всю неделю миссис Ричардсон досадовала на Иззи, хотя, правду сказать, на Иззи она по той или иной причине досадовала постоянно. Корни ее раздражения были длинны, и ветвисты, и уходили глубоко. Иззи, вопреки ее подозрениям и подначкам Лекси в минуты жестокости, отнюдь не была случайным или нежеланным ребенком. Совсем наоборот. Миссис Ричардсон всегда мечтала о большой семье. Сама она была единственным отпрыском и все детство грезила о братьях и сестрах, завидовала подругам – Морин О’Шонесси, например: та никогда не возвращалась из школы в пустой дом, и ей всегда было с кем поговорить. “Не такая уж и красота, – уверяла ее Морин, – особенно если братья”. Пятнадцатилетняя Морин была старшей, ее двухлетняя сестра Кейти – младшей, а между ними родилось шесть парней, но миссис Ричардсон была убеждена, что даже шесть братьев лучше, чем расти одной. “Куча детей, – сказала она мистеру Ричардсону, когда они поженились. – Минимум трое или четверо. И с небольшой разницей”, – прибавила она, снова вспомнив детство: редко случалось, чтобы в классе не было ни одного О’Шонесси. Их знали все – в Шейкер-Хайтс они были династией, громадным, и громогласным, и невероятно красивым кланом, загорелым и обветренным, как Кеннеди. Мистер Ричардсон, у которого было два брата, согласился.

Поэтому первой они родили Лекси в 1980-м, а спустя год Трипа, а еще спустя год – Сплина, и миссис Ричардсон втайне гордилась: до чего плодоносно оказалось ее тело, до чего упруго. Она везла Сплина в коляске, Лекси и Трип ковыляли следом, цепляясь за материну юбку, точно слонята за слонихой, и люди на улицах оборачивались: да быть не может, чтобы эта стройная молодая женщина родила троих. “Еще одного”, – сказала миссис Ричардсон мужу. Они уговорились родить детей пораньше, чтобы миссис Ричардсон потом вернулась на работу. Отчасти ей хотелось остаться дома, просто быть с детьми, но таких женщин ее мать всегда презирала. “Разбазаривают свой потенциал, – фыркала она. – У тебя хорошие мозги, Элена. Ты же не станешь торчать дома за вязанием, правда?” Современная женщина, всегда внушала ей мать, способна – более того, обязана – добиться всего. И после каждых родов миссис Ричардсон возвращалась на работу, ваяла миленькие жизнерадостные заметки, каких требовал редактор, возвращалась домой холить и лелеять своих малышей, поджидала следующего.

На Иззи зачарованная вереница отпрысков оборвалась. Для начала, у миссис Ричардсон случился страшный токсикоз – головокружение и рвота не прекратились после первого триместра и тянулись неделя за неделей, не стихая и даже, пожалуй, обостряясь. Лекси было почти три, Трипу два, Сплину всего годик; в доме трое очень маленьких детей, миссис Ричардсон обессилена, и семейство решило нанять экономку – роскошь, которая станет привычна и будет при них еще много лет, когда дети уже давно станут подростками, до самой Мии.

– Признак здоровой беременности, – уверяли врачи, но через несколько недель после появления экономки у миссис Ричардсон началось кровотечение и ее уложили в постель. Невзирая на эти предосторожности, Иззи родилась на свет вскоре, вырвалась в мир безудержно – одиннадцатью неделями раньше срока и час спустя после прибытия матери в больницу.

В памяти миссис Ричардсон следующие несколько месяцев заволокло ужасным мутным маревом. Логистики она толком не запомнила. Помнила, как Иззи лежала клубочком в стеклянном инкубаторе, и под кожей лососевого цвета проступала сетка лиловых вен. Помнила, как смотрела на свою младшенькую сквозь дырки в инкубаторе, почти притиснувшись носом к стеклу, проверяя, дышит ли Иззи. Помнила, как моталась из дома в больницу и обратно, если удавалось оставить троих старших в умелых руках экономки – дневной сон, обед, часок тут и там, – и как, едва разрешили медсестры, держала Иззи: сначала в двух горстях, потом в ложбинке между грудей и наконец – Иззи крепла, и набирала вес, и теперь больше смахивала на младенца – на руках.

О да, Иззи росла: невзирая на ранний старт, она выказывала твердость воли, которую подмечали даже врачи. Она тянула за шланг капельницы; она выдергивала пищевой зонд. Когда медсестры приходили менять ей подгузник, она брыкала ступнями размером с большой палец и так оглушительно вопила, что младенцы в соседних инкубаторах просыпались и тоже вступали.

– С легкими у нее полный порядок, – сказали Ричардсонам врачи, но предупредили, что возможны другие проблемы.

Желтуха, анемия, слабое зрение, глухота. Умственная отсталость. Порок сердца. Эпилепсия. Церебральный паралич. Когда Иззи наконец прибыла домой – спустя две недели после назначенной даты, – из всего больничного периода миссис Ричардсон будет помнить в основном этот список. Список недугов, которые она станет искать у Иззи следующие десять лет. Иззи просто ничего вокруг не замечает или слепнет? Пропускает слова матери мимо ушей из упрямства или глохнет? А кожа не желтовата? А не слишком бледненькая? Если руке Иззи, что тянулась надеть кольцо на пирамидку, случалось дрогнуть, миссис Ричардсон непроизвольно вцеплялась в подлокотники кресла. Это что – тремор или просто ребенок решает нелегкую задачу овладеть собственными пальцами?

Все выброшенные из головы больничные воспоминания, всё, что миссис Ричардсон вроде бы позабыла, тело ее помнило на клеточном уровне: эту волну тревоги, этот страх, что пропитывал все мысли об Иззи. Микроскопическая фокусировка на любых поступках младшей дочери, привычка вертеть их так и эдак, высматривая симптомы слабости или катастрофы. Ей просто не дается орфография – или это признак умственной неполноценности? У нее просто ужасный почерк, ей просто не дается арифметика, ее истерики нормальны – или дела плохи? Прошло время, тревога отпочковалась от страха и зажила собственной жизнью. С рождением Иззи миссис Ричардсон узнала, как жизнь может трюхать себе тихонько по узенькой колее, а затем ни с того ни с сего ринуться под откос. При всяком взгляде на Иззи ощущение, будто все вновь летит в тартарары, сжимало миссис Ричардсон, точно мускул, что не умеет расслабиться.