что от той радости не осталось ровным счётом ничего.

Он почувствовал досаду, внутри его поднялась волна — злобы, ненависти. К самому себе, к собственному бессилию и невозможности что-либо изменить. Вернуть.

Он упал на ложе из шкур лицом вниз и зарычал.

Он услышал себя не сразу, а когда услышал, то понял, что ему необходимо немедленно найти лекарство, которое поможет умерить боль, рвущуюся из его сердца наружу. Он знал, где будет искать — в собственном лагере: через минуту он покинет палатку и отправится на охоту. Когда его нож войдёт в податливое человеческое тело, в его собственное сердце вернётся покой.

Всё так и будет.

Или не так?

Волна Зова накатила неожиданно, он вскочил на ноги и схватил меч. Но шкуру при входе в палатку откинула всего-навсего знакомая рука слуги, в свете факелов Бессмертный увидел его улыбающееся лицо.

— Чего тебе?

— Мой господин, прошу прощения, что беспокою вас. Но вы только взгляните, кого мы поймали…

Слуга исчез так же внезапно, как и появился, правда, только на мгновение.

Со словами: «Он шпионил за нами», — слуга бросил к ногам своего господина связанного человека, одетого в рясу монаха-францисканца.

— Будь я проклят, если он поп.

Его господин некоторое время смотрел на пленника и молчал.

— Убирайся, — приказал, наконец, он своему слуге, — я разберусь сам.

Наёмник наклонился и перевернул тело Бессмертного, чьё неожиданное появление сохранило жизнь одному или даже нескольким воинам лагеря. Голова — приз несравнимо лучший, чем жалкая жизнь какого-нибудь смертного.

Света в палатке не хватало, но его оказалось достаточно, чтобы они узнали друг друга.

* * *

Дарий сидел на ложе и растирал запястья, Кронос стоял рядом с верёвками в руках — он только что снял их с тела человека, которого не видел несколько столетий.

— Сколько веков прошло с нашей последней встречи, Дарий?

— Пожалуй, лет двести. Не меньше. А что?

Кронос бросил верёвки и присел рядом.

— Если бы я увидел тебя во главе армии, я бы не стал задавать этого вопроса. А так вопрос напрашивается сам собой.

— Почему?

— Видимо, пока я воевал, что-то неуловимо в нашем мире изменилось, произошло нечто важное, значительное. Оно прошло мимо меня, и я его упустил.

— Откуда такие мысли, Кронос? Наш мир древний и старый, у него такие же древние и старые привычки. Мир не любит меняться.

— Но ты же изменился.

Губы Дария тронула улыбка.

— Да, я изменился. Но причём здесь весь остальной мир? Я всего лишь его часть, его незначительная часть.

— Ещё триста лет тому назад этот мир принадлежал тебе, Дарий. А теперь ты пытаешься уверить меня в своей ничтожности?

— Ну, целиком мне мир не принадлежал никогда.

— Пусть. Но почему сейчас ты отказался даже от половины его?

— Это довольно трудно объяснить. С одной стороны. С другой — очень просто.

— Тогда объясни. Растолкуй мне, куда исчезает жажда обладания — миром, человеческой жизнью? Куда?

— Трудный вопрос, Кронос. И я вижу, что ты сам пытался ответить на свой же вопрос.

— О да.

— Наверное, на поиск ответа было потрачено немало времени.

— И исписано много листов бумаги. Так я жду.

Дарий вздохнул и положил ладони себе на колени.

— А если я скажу, что ответа нет? Что тогда?

Кронос помолчал некоторое время, а потом опустился спиной на ложе и закинул руки за голову.

— Тогда, скорее всего, я захочу тебя убить. И в этом желании меня никто не остановит — я убью.

Он не мог видеть, как губы Дария тронула ещё одна улыбка — на этот раз в ней было больше света.

— Вот ты и получил ответ на свой вопрос. Жажда обладания миром и человеческими жизнями исчезает, когда уже не хочется убивать. Когда убийство превращает тебя из Бога в раба — и ты это понимаешь. Вчера ты был господин, сегодня — раб. Кому такое понравится?

— Так ты решил освободить себя?

— Да.

Кронос поднялся с ложа, кликнул слугу, приказав тому принести вина и еды.

— Дарий, я знаю, что ты голоден. Разделишь со мной ужин?

— Конечно. Почему нет?

Они ели молча, каждый был погружён в собственные мысли. Наконец, Кронос нарушил затянувшееся молчание.

— Я всегда восхищался тобой, Дарий, — тогда и особенно теперь. Я мог бы назвать тебя безумцем, но не назову. Для такого заявления я слишком хорошо тебя знаю. Но путь, на который ты ступил, труден как никакой другой.

— Да, он труден. Но в нём есть одно неоспоримое достоинство: он даёт свободу.

— Я знаю.

— Свобода, в свою очередь, даёт силы преодолеть все трудности.

— Твоя свобода отняла у тебя меч. Дарий, разве ты забыл, кто ты есть такой? Кто я такой? У тебя нет меча, у меня он имеется. И я могу им воспользоваться.

— Что в таком случае тебя останавливает?

— Ты. Ты и твой путь.

Впервые за весь вечер Дарий посмотрел на своего собеседника с некоторой тревогой.

— Могу ли я надеяться, что ты отпустишь меня?

— Можешь.

— Меня ждут в соседней деревне, умирающему крестьянину нужен духовник. Если ты не против, то я бы отправился туда прямо сейчас.

— Не стану тебя задерживать и даже дам тебе охрану. Последний вопрос, Дарий… Митос. Ты не знаешь, где он может быть?

— Не знаю. Мы не виделись очень давно.

— Жаль. Я часто вспоминаю его.

— Мне пора…

Дарий поднялся, на его лице было написано смущение.

— Кронос, я бы хотел поблагодарить тебя.

— Не стоит благодарности. Общение с тобой украсило мой вечер.

— И всё-таки… Я всего лишь бедный францисканец, у меня ничего нет, но…

Дарий опустил руку в карман сутаны и достал маленькое распятие на простом чёрном шнурке.

— На память — о вечере, ты сам сказал, что я его тебе украсил. И ещё… Мой путь, Кронос… Вдруг пройдёт время и он перестанет казаться тебе трудным.

— Я сохраню твой подарок. На всю жизнь. Когда мы встретимся в следующий раз, ты сможешь увидеть его на моей шее.

— Я бы предпочёл увидеть твоё сердце… Твоё обновлённое свободное сердце.

— А вот этого я тебе обещать не могу…

* * *

Кронос смог разыскать Дария лишь осенью 1993 года. Он зашёл в парижскую церковь Юлиана-бедняка, где ему сообщили о смерти отца Дария. Он закрыл двери храма за собой и вместе с ними закрыл своё сердце — навсегда.

* * *

В 1997 году в Бордо подарок Дария всё ещё был с Кроносом.

Шеннон Р. Хойт

(Shannon R. Hoyt)

Дорога в Дамаск