разнесла вокруг. В прихожей вычистила ковер, пластиковую решетку, края коврика, выглядывавшие из-под решетки, потом подняла решетку и почистила коврик под ней тоже. Сам коврик под решеткой сохранил яркость цвета и походил на золотую парчу, а вот его края истрепались и выглядели грязными. И что бы я ни делала, они оставались такими. Их не удавалось отчистить, как и пятна на моей жизни.

Я села на диван и, когда настало утро, все еще сидела там, без сна, держа в руках письмо от Красотки Бетти. Я думала о всех случаях, когда Вэнь Фу мог умереть, должен был умереть: на войне, когда гибло столько пилотов, в автомобильной аварии, когда он врезался в джип и убил человека, когда коммунисты захватили власть и перебили Гоминьдан, во время «культурной революции». Смерть выкашивала сотни, десятки сотен людей, а он жил и жил. Сколько раз он должен был сойти в могилу!..

А теперь Красотка Бетти пишет, что Вэнь Фу умер в постели, в окружении семьи — второй жены и ее детей, брата и его жены — и друзей-пилотов.

Я даже могла представить себе, как их слезы падают на его лицо, как они гладят его по волосам, прикладывают грелки к холоде кипим ногам и причитают, безутешно взывая: «Не уходи! Не уходи!»

В письме говорилось, что он тихо скончался из-за слабости сердца в возрасте семидесяти восьми лет.

Я рывком разодрала бумагу пополам. Нет уж! Он прожил все это время из-за своего черного сердца. А ослабело сердце сейчас у меня. Я сидела на диване, плакала и кричала, отчаянно жалея, что меня не было возле его смертного одра, жалея, что его уже нет. Потому что я не смогу наклониться над ним, раскрыть ему пальцами веки и позвать его по имени. Не смогу сказать ему, что вернулась, чтобы он взглянул мне в глаза и увидел мое сердце. Чтобы плюнуть ему в лицо!

Только посмотрите, что он устроил, умерев! Даже мертвым он не дает мне покоя. А Хелен говорит: «Какая разница?» Что она собирается сказать своим детям? Как много она собирается им открыть?

Нет, конечно, я могу сама признаться своим детям, что до их отца была замужем за другим человеком. И что я ошиблась, выйдя за него, и мне это дорого обошлось. А теперь он мертв. Я могу сказать, что в этом браке у меня тоже были дети, но я их потеряла. Большая трагедия, но случилась она давно, тогда шла война. Я даже могу объяснить, что для того, чтобы попасть в эту страну, я притворилась, что замужем за их отцом. Мне пришлось пойти на этот шаг: коммунисты захватывали власть. Хелен пришлось солгать, чтобы меня прикрыть, а позже я солгала ради нее.

Представляю себе лицо Перл, которая и так смотрит на меня с опаской. Тогда я начну говорить, что нет, все не так плохо, как она могла подумать. «Я действительно вышла замуж за твоего отца — как только мы сюда приехали. А потом родились вы. Сначала ты, в тысяча девятьсот пятидесятом, а потом Сэмюэль, в пятьдесят втором. И мы бы так и жили-поживали, добра наживали, как в сказках, если бы ваш отец не умер».

Но даже если бы я так сказала, Перл бы всё поняла. Она догадалась бы, что я многого недоговариваю. Она увидела бы это по моим темным глазам, замершим рукам, дрожащему голосу. И промолчала бы, но поняла все, о чем я умалчиваю. Не лживые объяснения, а чистую правду.

А потом моя дочь раскусила бы самую страшную ложь, о которой не знает даже Хелен и не знал Джимми. Я сама старалась о ней забыть целых сорок лет. О том, что этот страшный человек, Вэнь Фу, и есть родной отец Перл.

Я пыталась представить себе, как расскажу все дочери, но всякий раз слышала ее голос, полный боли: «Я так и знала. Ты всегда больше любила Сэмюэля». Она никогда мне не поверит.

Но, может быть, я скажу ей: «Это неправда. Больше всего я любила именно тебя, больше, чем Сэмюэля и детей, которые родились до тебя. Я любила тебя, но ты не замечала этой любви, и, возможно, ты мне не поверишь. Но я знаю, что это правда, потому что так чувствует мое сердце. Ты причиняла мне боли больше, чем все остальные, и, наверное, я обошлась с тобой так же».

Я позвоню ей, как бы далеко она ни была, сколько бы это ни стоило. И начну так: «Я должна тебе кое-что сказать, и это не может ждать». А потом заговорю не о том, что именно произошло, а о том, почему это случилось и почему не могло сложиться никак иначе.

5. ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ МЕЛОЧЕЙ

Первым делом я сказала дочери, что боль в груди, сославшись на которую я срочно позвала ее к себе, прошла.

Но обеспокоенное выражение не исчезло с ее лица.

— Может, нам все-таки стоит показать тебя доктору? Так, на всякий случай, для пущей уверенности?

— Я и так уверена, — возразила я. — Сейчас мне лучше. И не придется платить доктору. Снимай пальто.

— Все же думаю, нам надо сходить к врачу.

— Сначала поешь лапши. Видишь, что я приготовила? Такой же суп, который ты ела в детстве, там много маринованной репы и чуть-чуть свинины, просто ради вкуса. Когда было холодно, ты ела его с большим удовольствием! — Я надеялась, что она вспомнит, как хорошо ей становилось после моего супа.

Перл сняла пальто. И села за стол.

— Расскажи, какая именно это была боль? — спросила она, уже отправляя в рот первую ложку.

— Не горячо?

— Нет.

— Не холодный?

— Нет, все в порядке. Честное слово.

Я налила ей еще супа и стала смотреть, как она его ест. А потом принялась рассказывать.

Я чувствовала эту боль много лет. Она приходит, когда держишь все в себе и ждешь, пока не становится слишком поздно. Мне кажется, я унаследовала это чувство, эту боль от матери. Она оставила меня, не успев объяснить почему. Думаю, хотела, но в последний момент просто не смогла. И, знаешь, я до сих пор жду ее возвращения и объяснений, почему все случилось именно так.

Я никогда не рассказывала тебе о моей матери? О том, что она бросила меня? Ох, это потому, что я и сама не хотела в это верить. Так что, может, поэтому я вообще не говорила тебе о ней.

Конечно, это не