— Бу-бу-бу-бу-бу…

А я отвечу: «Нет, Джесс, это мне повезло, что у меня есть ты. Я очень люблю таких маленьких девочек, я безумно люблю их, и ты самая замечательная девочка на всем белом свете…»

— Бу-бу-бу-бу-бу туфли, мадам?

— Гм?

В моем поле зрения вдруг появилась продавщица. Она держала передо мной босоножки.

— Ваши туфли. Сорок первый размер. — Я посмотрела на них. — Вам нехорошо?

— Что?

— Вам нехорошо? Может быть, стакан воды?

— О нет… — Я подумала о понедельнике и о предстоящем свидании с Люком. И улыбнулась: — Все в порядке, спасибо. Мне очень хорошо.

— Ну какая же ты красавица и модница! — воскликнула мама, когда мы с родителями на следующий день в полвторого встретились у церкви Святого Марка.

— И ты тоже, — сказала я, целуя ее — или, вернее, пытаясь: мы столкнулись полями шляп. — Хотя, если честно, по-моему, я слишком разоделась.

— И я тоже, — призналась мама. — Но с другой стороны, крестины первой внучки не каждый день, а наша Флисс сказала, чтобы мы выглядели хорошо.

Мы так перенервничали, что приехали аж на двадцать минут раньше, поэтому вошли в церковь и сели в третьем ряду справа. Солнечные лучи прорезались сквозь витражное стекло, отбрасывая осколки разных цветов, словно кусочки радуги. Мы вдыхали сладкий аромат воска и пыли. Когда заиграл орган, я открыла изысканно оформленное чинопоследование к обряду крещения, которое Фелисити специально распечатала для нас, и прочла посвящение — фрагмент стихотворения Эмили Дикинсон:

И разойдутся воды моря

И явят моря глубину

И то, что дальше…

Наверное, материнство открывает такие же необозримые горизонты.

— Какие замечательные чтения и гимны! — прошептала мама, сидевшая рядом со мной. — Немножко напыщенно, правда? — хихикнула она.

— Еще как.

Напыщенность стала еще более очевидной, когда раздали приглашения. Открытка была такой плотной, что ее можно было поставить; рельефные буквы, нанесенные черным курсивом, были такими огромными, что прощупывались при помощи кончиков пальцев, как в азбуке Брайля. Несмотря на ограниченные финансовые возможности, Фелисити отбросила идею о незамысловатом семейном торжестве в пользу чего-то гораздо более пышного. Позади нас, в органной галерее, размещался большой хор. Перед нами негромко настраивал свои инструменты струнный квартет. Запах больших розовых и белых анемонов разносился по всем скамейкам.

— Больше похоже на свадьбу, — сказала мама, когда приехали Хоуп и Майк и протиснулись на скамейку позади нас.

— Королевскую, — добавила Хоуп с улыбкой. — Снаружи стоит фоторепортер, а еще кто-то будет снимать все действо на видео.

— Это переходит все границы, — шепнул Майк.

Я взглянула на него. Обычно он сдержан, но сейчас мне показалось, что он позволил себе лишнее.

— Ну почему бы Флисс и не покутить? — легкомысленно заметила Хоуп. Она открыла свою сумочку «Гермес» и достала изысканную пудреницу. — В конце концов, это особый день в ее жизни.

Я припомнила прошлый «особый день» Фелисити, который был двенадцать лет назад — тогда я представляла собой жалкое зрелище, — и с удовлетворением обнаружила, что на сей раз я в приподнятом настроении.

— Выглядишь сногсшибательно, Хоуп, — с гордостью констатировала мама. Ни убавить, ни прибавить. Хоуп всегда безукоризненно управлялась со своими дорогими, изысканно декорированными малюсенькими костюмчиками, умело выбирала обувь и колготки, не перебарщивала с макияжем и поддерживала четкую линию каре, идеально обрамлявшего ее лицо, такое гладкое и блестящее, словно шлем. Она темненькая и миниатюрная — полная противоположность Флисс, этакой корпулентной блондинке а-ля доярка. Я не похожа ни на одну из моих сестер — долговязая, курчавая, с волевыми, немного угловатыми чертами. Люк говорил, что если бы я была картиной, то скорее всего написанной Модильяни. Фелисити, светловолосая и мясистая, — чистый Рубенс, а вот Хоуп…

Я пыталась угадать, кто она такая. Может, Дора Каррингтон? Маленькая и точеная фигурка. Загадочная. Эффектная. С холодной отрешенностью она пролистывала песенник, помечая стикерами нужные страницы.

Поразительно, что из одного и того же теста замешались такие разные люди, как мои сестры. Если Флисс неряшлива, открыта, спонтанна, то Хоуп очень организованна, закрыта и сдержанна. Можно подумать, что она самая старшая, а Флисс — избалованный ребенок. Я всегда была их связующим звеном. В подростковом возрасте мы узнали, что между Флисс и мной мама была беременна еще одним ребенком, но он не выжил. Я иногда думаю об этом потерянном ребенке…

Сзади слышались приглушенные разговоры. Церковь понемногу стала заполняться.

— Сколько же народу пригласила Флисс? — спросил папа, бросив быстрый взгляд через плечо.

— Сто пятьдесят, — сказала Хоуп, стряхивая с манжета несуществующую пылинку. — Я думаю, что раз сегодня воскресенье, ей удастся устроить аншлаг — процентов семьдесят из приглашенных придут — и гостей будет не меньше сотни.

— Смешно, — пробормотал Майк, сложив руки на груди.

Если бы я не испытывала к нему симпатию, то возненавидела бы его за этот второй комментарий, однако решила, что он позволял себе такие выходки из-за стресса. Они с Хоуп оба работают в Сити: она — глава отдела по связям с общественностью на бирже драгоценных металлов, а он — вице-президент инвестиционного банка; я знала, что в последнее время он работает над каким-то крупномасштабным контрактом. Однако несмотря на изможденный вид — я заметила, что его коротко подстриженные волосы поседели еще больше, — чувствовалось, что его нетерпение имело под собой иное основание, нежели банальная усталость. Он проявлял такую раздражительность, как будто был в принципе недоволен тем, что ему приходится здесь присутствовать.

У Майка и Хоуп не было детей — по взаимному соглашению. Майк никогда не проявлял ни малейшей заинтересованности, а Хоуп всегда шутила, что она «антинаталистка»[42]. Это не оправдание для защиты от разочарований, которые следуют после рождения ребенка, а ее искренний и совершенно добровольный выбор. «У меня отсутствует материнский инстинкт, — радостно заявляет она, если поднимается эта тема. — Напрочь. И я этим даже не интересуюсь». Она всегда была такой. Например, когда ей было десять лет, мои родители предложили ей завести кролика, но она отказалась. Тогда они предложили ей песчанку, но она вежливо отклонила и эту кандидатуру. Хоуп объяснила, что не хочет ухаживать за кроликом, песчанкой, мышкой и, честно говоря, за кем бы то ни было, и это упорство со временем перенеслось на детей. Она сказала мне еще давно, что не хочет никакой ответственности, связанной с детьми, никакого «хаоса» и «ералаша».

Впрочем, она мила с чужими детьми. Возится с ними, играет в «ку-ку» и «сороку-ворону», но потом с нескрываемой радостью возвращает их родителям. Они с Майком женаты уже шесть лет, и на первом свидании она сказала ему, что не хочет детей и что никогда не передумает, поэтому важно, чтобы он учел это с самого начала. И он так влюбился в нее, что согласился. Фелисити однажды спросила его, не жалеет ли он о своем решении, на что он только пожал плечами и сказал, что это «вопрос любви».