Однако это нарушало мир и покой сестер, особенно когда в монастыре поселялись дамы, носившие яркие платья, имевшие собачек и принимавшие гостей, поскольку они подавали дурной пример монахиням. Сохранился документ, в котором епископ, посетивший один из монастырей, приказывает: «Пусть жена Фелмершэма, со всеми своими слугами и приживалками, в течение года покинет монастырь, поскольку они доставляют сестрам много беспокойства и являют собой дурной пример, причиной тому служат их одежды и люди, приезжающие к ним в гости». Легко представить себе, почему епископ возражал против того, чтобы суетные замужние дамы селились в аббатствах. Стоит только заменить «жену Фелмершэма» на «Батскую Ткачиху», как все станет ясно. Впрочем, эта женщина была не из тех, кому игуменья могла отказать в гостеприимстве, один список мест, которые она посетила как паломница, открывал ей доступ в любой монастырь. Улыбаясь во весь свой щербатый рот, «на иноходце лихо восседая», она въезжала в ворота, и, пока она не покидала стен аббатства, в нем целый месяц все было перевернуто вверх дном. Я уверена, что именно она научила мадам Эглантину плоить покрывало по последней моде, и, несомненно, именно она ввела в обиход большие шляпы, «формой что корзинка», и алые чулки, столь популярные в некоторых монастырях. Епископам, конечно, все это очень не нравилось, но, несмотря на все усилия, они не могли изгнать «квартиранток» из монастырей, поскольку монахиням нужны были деньги, которые те платили им за проживание и питание.

Легко понять, что эти постоянные вторжения гостей из внешнего мира помогали распространению мирских обычаев в обители мадам Эглантины. Ведь сестры, в конце концов, тоже были женщинами и имели безобидные пристрастия, присущие женщинам. Но Власти (с большой буквы) не считали эти пристрастия безобидными. По мнению Властей, дьявол искушает монахинь тремя напастями: плясками, нарядами и собачками. Средневековая Англия славилась своими танцами, пантомимами и песнями менестрелей; ее называли Веселой Англией, поскольку, несмотря на то что эпидемии чумы, голод и жестокое отношение людей друг к другу делали жизнь тяжелой и суровой, англичане любили веселье. Но у церкви не могло быть двух мнений по поводу плясок; один моралист выразил ее отношение к ним очень точным афоризмом: «Изобретателем, покровителем и распорядителем плясок является сам дьявол». Но, если мы посмотрим на отчеты, которые мадам Эглантина в конце года представляла на суд своих сестер (или не представляла), мы найдем сведения об оплате пирушек в новогоднюю и двенадцатую ночи, майских игр, хлеба и эля в праздничные ночи с кострами, менестрелей и актеров на Рождество, подарков старине епископу во время его посещений, и, возможно, скудного вспомоществования для самой маленькой школьницы, которой разрешалось надеть костюм аббатисы и вести себя как она в течение всего Дня избиения младенцев. А когда мы заглядываем в журналы епископа, то видим, что мадам Эглантине запрещалось «слушать менестрелей, разыгрывать интерлюдии, плясать или пировать в вашем святом месте», и ей еще везло, если епископ делал исключение для Рождества и «другого честного времени для отдыха в своей среде при отсутствии мирских персон». Мне почему-то кажется, что она развлекала своих гостей танцами.

Помимо этого, посетители демонстрировали монахиням модные платья. Я не сомневаюсь, что они не оставляли мадам Эглантину равнодушной; грустно, что она стала считать монашеское одеяние очень темным и уродливым, а монастырскую жизнь — слишком строгой и решила, что если она внесет в нее небольшие изменения, то это никому не повредит, а епископ, глядишь, и вовсе не заметит. Поэтому, когда Чосер увидел ее:

Но, к сожалению, епископ все это заметил, и журналы полны описаний одежды мадам Эглантины и весьма легкомысленных нарядов, которые она носила у себя дома. Более шести веков епископы вели священную войну против модных одежд в монастырях и ничего не добились, ибо, пока сестры свободно общались с мирянками, ничто не могло помешать им перенимать светские моды. Иногда несчастным епископам, полным мужского изумления, приходилось, путаясь в названиях, составлять целые списки модных штучек, которые монахиням носить запрещалось. Синоды запрещали, а епископы и архиепископы недовольно качали своими седыми головами, увидев золотые заколки и серебряные пояса, кольца с драгоценными камнями, туфли со шнурками, туники с кушаками, большие вырезы и длинные шлейфы, яркие расцветки, дорогие ткани и роскошные меха. Монахини должны были носить покрывала, надвинув их на лоб до самых бровей, чтобы его совсем не было видно, но, как на грех, высокий лоб был в большой моде, и многие дамы даже подбривали волосы, чтобы он казался еще выше. И монахини не смогли устоять перед искушением открывать свой лоб, иначе как бы Чосер узнал, что у мадам Эглантины такой «высокий чистый лоб»? Если бы она носила покрывало, как полагается, то ее лоб никому не был бы виден, и отец английской поэзии, наверное, лукаво подмигнул, запоминая эту деталь, а современники, читая его книгу, быстро обо всем догадались. А тут еще и фермуар да ладно скроенный плащ… Вот что те же самые болтливые сестры сообщили епископу Линкольнскому о своей игуменье через пятьдесят лет после того, как Чосер написал свои «Кентерберийские рассказы». «Матушка, — говорили они, напустив на себя выражение святости, — носит дорогущие золотые кольца с различными драгоценными камнями, посеребренные и позолоченные пояса и шелковые покрывала, которые накидывает так, чтобы лоб оставался открытым, и этот лоб, совершенно ничем не закрытый, виден всем, и еще она носит горностаевый мех. Она шьет себе рясы из реннского сукна, которое стоит шестнадцать пенсов за локоть, еще она носит верхние юбки, расшитые шелком, а булавки у нее из серебра и золоченого серебра, и она всех монахинь заставляет носить подобные вещи. Поверх своего покрывала она любит надевать шапку, отороченную овчиной. На шее у нее длинная шелковая лента, по-английски шнурок, который свешивается у нее почти до пояса, а на этом шнурке висит золотое кольцо с алмазом». Не правда ли, вылитая мадам Эглантина Чосера? Ничто не ускользнуло от глаз нашего доброго господина Чосера, несмотря на то что он всегда ездил глядя в землю.

Более того, аббатиса и монахини перенимали не только наряды, но и модные обычаи своего времени. Светские женщины любили забавляться с домашними животными, и монахини быстро позаимствовали у них эту привычку. Поэтому мадам Эглантина

Отчеты о посещениях епископа полны рассказов об этих собачках и других животных, а многие ли знают, что эти собачки, подобно открытому лбу и золотому щиту фермуара, были строжайше запрещены монастырским уставом? Епископы считали, что домашние животные нарушают дисциплину, и век за веком пытались изгнать их из монастырей, но не преуспели в этом. Сестры дожидались отъезда епископа и тут же свистели своим собачкам. Собачки были самыми любимыми животными в обителях, но в иных держали обезьянок, белок, кроликов, птиц и (очень редко) кошек. Один архиепископ запретил аббатисе монастыря, который он посетил, держать обезьянку и нескольких собак в ее собственной комнате, обвинив ее одновременно в том, что сестры ее обители плохо питаются — можно легко догадаться, куда уходило жареное мясо, молоко и хлеб! В Средние века в порядке вещей было являться в церковь с животными: дамы слушали службу, держа на руках собачку, а мужчины — посадив на запястье сокола, точно так же, как шотландский горец в наши дни приводит с собой в церковь колли. Так было и в обителях. Иногда животных водили с собой в храм дамы, гостившие в монастыре; сохранилась жалоба сестер одной из обителей о том, «что леди Одли, живущая здесь, имеет множество собак, поэтому, когда она приходит в храм, за ней являются все ее двенадцать псов, которые устраивают в нем страшный шум, мешая монахиням петь псалмы и приводя их этим в неописуемый ужас!». Но часто этим грешили и сами сестры. В нескольких отчетах о посещении епископа мы находим распоряжения о запрещении приносить собачек в церковь. Самое смешное распоряжение было послано в аббатство в Ромеи Вильямом Уайкхемом в 1387 году, примерно в тот же год, когда Чосер писал свои «Кентерберийские рассказы». «Мы убедились на собственном опыте, — указывается в нем, — что некоторые сестры вашей обители приносят с собой в храм птиц, кроликов, собак и тому подобные легкомысленные вещицы, которым они уделяют больше внимания, чем службе, сами отвлекаются во время пения псалмов и отвлекают других, нанося ущерб своим душам, — поэтому мы отныне строго запрещаем всем вам, и вы обязаны оказывать нам повиновение, приносить в церковь птиц, гончих, кроликов и другие легкомысленные вещицы, которые нарушают дисциплину… поскольку на охотничьих собак и гончих, живущих в стенах вашего монастыря, тратятся все деньги, которые вы должны раздавать нищим, а храм и весь монастырь… совершенно загажены… и поскольку собачий лай часто нарушает течение божественной службы, мы строго приказываем и требуем от вас, леди аббатиса, чтобы вы убрали всех гончих и никогда впредь не допускали, чтобы они или какие другие собаки жили в пределах вашей обители». Но ни один епископ не мог заставить мадам Эглантину расстаться со своими собачками, которых она брала с собой даже в паломничество, хотя они, должно быть, доставляли много хлопот слугам в гостиницах, особенно потому, что она уделяла так много внимания их кормежке.