— У тебя есть вино?

— Да, — пролепетал женский голос у нее за спиной.

Эффрейг повернулась, и Беток, молодая жена рыбака из Тернберри, робко шагнула к ней, протягивая кувшин из обожженной глины, заткнутый пробкой из желтого воска. Старуха нетерпеливо схватила его, намереваясь как можно скорее покончить с приготовлением зелья. Она была рада тому, что не сидит без дела, но частые появления Беток уже начали действовать ей на нервы. В прошлом месяце женщине потребовалось снадобье от зубной боли у сына, в позапрошлом — заговор от сыпи у новорожденной дочери, которую, по ее словам, напустила на девочку завистливая соседка-ведьма, потому что у нее самой детей не было. Поставив кувшин на источенный червями стол рядом со ступкой, Эффрейг высыпала истолченные органы в вино, хмуро глядя на свои дрожащие руки.

— Пусть твой муж выпьет это за два дня до того, как взойдет полная луна. Не позже. И тогда к нему скоро вернется мужская сила. Но смотри, он должен выпить все.

Беток, обычно с открытым ртом внимавшая ей, ничего не ответила.

Эффрейг с раздражением взглянула на женщину:

— Ты слышишь меня, Беток?

Та уже стояла у двери, распахнувшейся от порыва свежего ветра. Она смотрела куда-то вдаль, безвольно опустив руки по бокам, и тело ее напряглось и замерло в ожидании.

— Что там такое?

Отложив в сторону ступку, Эффрейг, шаркая, подошла к ней, собирая подолом своего поношенного коричневого платья соломинки на полу. Встав рядом с Беток и подставив лицо теплому летнему ветерку, она увидела вдали клубы дыма. Дым поднимался над деревьями, окружавшими ее хижину, марая черными кляксами голубое небо. В той стороне остался Тернберри.

— Это горит дом? — спросила Беток и посмотрела на нее, ожидая ответа.

— Нет, — пробормотала Эффрейг, чувствуя, как похолодело у нее внутри, а по коже пробежали мурашки.

Пожар был слишком велик для этого, горело во многих местах сразу, и небо уже затянуло плотным облаком дыма. Пожар охватил не один дом, а сразу несколько.

— К нам пожаловали англичане. — Смысл этих слов словно молотом ударил ей в голову через несколько мгновений после того, как они слетели с ее губ.

Вот уже много месяцев ходили слухи о готовящемся вторжении, сея семена страха и паники в сердцах людей. Эффрейг пересказывали их мужчины и женщины, приходившие к ней за снадобьями и заговорами. Поначалу они по секрету сообщили ей о том, что замок Карлаверок пал. Одни говорили, что теперь англичане пойдут на север, к Глазго, другие уверяли, что они движутся на запад, к ним. Население Тернберри и других поселений вдоль побережья Каррика было поголовно охвачено страхом, но не трогалось с места, словно кролики, которых накрыла тень ястреба. Не желая бросать дома и скот или дать погибнуть урожаю на полях, они надеялись, что хранители, Джон Комин и Уильям Ламбертон, заставят англичан повернуть назад еще до того, как те заберутся слишком далеко. Теперь стало ясно, что надежды их оказались тщетными.

Беток, побледневшая после слов Эффрейг, шагнула наружу. Взгляд ее был прикован к клубам дыма.

— Я должна вернуться к детям, — сказала она, обхватив себя руками за плечи. На лбу и над верхней губой у нее выступили капли пота, но при этом она дрожала, как в ознобе. — Своим детям.

— Уже слишком поздно. Тебе лучше остаться здесь. Сомневаюсь, что солдаты полезут в такую глушь. — Эффрейг уже чувствовала запах дыма, к которому примешивалась вонь сгоревшей соломы и тростника.

Но Беток, кажется, не слышала ее. Она поспешила прочь, через лес, напрочь позабыв о кувшине с вином, в котором находилось чудодейственное снадобье, способное излечить импотенцию ее мужа.

Эффрейг смотрела ей вслед, пока женщина не исчезла за деревьями, над которыми закружили птицы, с завидной легкостью избегнувшие гибели в огне. Вернувшись в дом, старуха пожалела, что с нею нет собак. Последняя, старая и слепая, умерла две зимы назад. Она задержалась на пороге, вперив взгляд водянистых глаз в огромный дуб, возвышавшийся над ее хижиной и украшенный плетеными клетками. Их было много, ветки дерева буквально усеивали чьи-то судьбы, надежды и мольбы. Большинство жаждали заполучить любовь, деньги или здоровье, и в каждой плетеной корзинке на ниточке висел символ чьих-то желаний: прядь волос, перехваченная красной лентой, потертый шелковый кошель или побег вербены. Эффрейг взглядом отыскала еще одну, на самой вершине, в центре которой медленно вращалась корона из вереска, полыни и дрока.

— Где ты, Роберт? — пробормотала она.

Тернберри, Шотландия

1301 год

Дым окутал Тернберри глухим черным покрывалом. Он клубился над домами, складами и ремесленными мастерскими, сбившимися в кучу на побережье между поросшими лесом холмами и морем. Из-под крыш домов вырывались жадные языки пламени, и обмазанные глиной стены трескались и раскалывались от жара. Вот, заглушая треск огня, с грохотом обрушилась бревенчатая крыша амбара, и из самого центра ударил в небо яркий сноп искр. Изнутри донеслось отчаянное ржание. Когда одна из дверей провалилась внутрь, из огненного ада вырвалась белая лошадь с обезумевшими глазами и горящими гривой и хвостом. Она галопом поскакала по улице, сущее чудовище в клубах дыма и пламени, промчавшись мимо пылающих домов и безжизненных тел, лежавших повсюду.

Здесь был молодой мужчина, лежащий на животе с зажатым в кулаке ножом. Голова его была отделена от тела и валялась в нескольких шагах поодаль, соединявшаяся с ним длинной полосой крови. Неподалеку, на пороге горящего дома, распростерлись две женщины, губы и ноздри которых почернели от дыма, а воздух вокруг дрожал от жара. Остальные трупы, в большинстве своем мужские, зияли ранами, оставленными рубящими или колющими ударами мечей. Кое-кто держал в руках оружие и лежал на спине, застигнутый смертью на том месте, где решил дать последний бой, но многие были безоружны, зарубленные в отчаянной попытке убежать и спастись, унося с собой жалкие пожитки, разбросанные сейчас вокруг. И повсюду на пыльной земле виднелись следы железных подков.

В поле горела пшеница. Лето выдалось засушливым, и огонь распространялся быстро, пожирая урожай. Овцы и коровы на пастбищах разбегались во все стороны. На берегу тоже свирепствовал огонь — там горели рыбацкие лодки, вытащенные на песок. А волны, увенчанные белыми шапками пены, безостановочно накатывались на берег, столь же равнодушные к разворачивающейся перед ними трагедии, как солнце в синем небе или бакланы, кружившие над скалистыми утесами Айлза Крэйг у выхода из залива. Над песчаной косой, там, где скалы переходили в лесистые холмы, из клубов дыма торчали стены замка Тернберри. Крепость возвышалась на обрывистом утесе над пенным прибоем с запертыми наглухо воротами.

На расстоянии полета стрелы от нее Хэмфри де Боэн стянул с головы огромный шлем, украшенный плюмажем из лебединых перьев. Стеганый подшлемник насквозь пропитался потом и пропах дымом и гарью. Он чувствовал на языке горечь пожарищ. Передав шлем оруженосцу, Хэмфри спрыгнул с седла наземь, принял бурдюк с вином от одного из своих пажей и передернул плечами, изнывающими под тяжестью кольчуги. Вокруг него, окружив плотным кольцом крепость, то же самое проделывали и другие рыцари и оруженосцы. После того как они на такой жаре провели весь день в седле, разграбление и уничтожение поселения оказалось нелегким делом. Факелы, которые несли с собой пехотинцы, сейчас чадили, воткнутые в песок, и ветер, перебирающий стебли сухой травы, раздувал языки пламени.