Даже наверно достаточно, чтобы заставить меня полюбить ее.

11

ИЗАБЕЛЛА

Когда я медленно просыпаюсь и все еще наполовину без сознания, в голове у меня стучит так сильно, что я жалею, что не могу снова вырубиться. Боль жестокая и бьющая, отдающаяся рикошетом внутри моего черепа, но во рту слишком сухо и туго, чтобы кричать. Требуется мгновение, чтобы темнота отступила, и комната предстала в поле зрения. Я в постели, простыни подо мной шершавые и холодные, руки больше не связаны. Они кажутся покалывающими и тяжелыми, как будто кровь только что прилила к ним, и я безвольно подношу их ко рту. Мои губы болят и покрыты синяками, языку стало хуже, но кляп тоже исчез.

В комнате больше ничего нет. Никакой другой мебели, кроме кровати и каменного пола. Я поворачиваю голову, постанывая от боли, и вижу другого жильца, стоящего… нет, прислонившегося к двери.

Он незнакомец. Брутально красивый, со смуглым цветом лица, с точеным и жестким лицом, темная щетина на щеках и верхней губе точно вырезана. Ясно, что он хочет, чтобы волосы были такой длины, чтобы прикрывали его щеки и челюсть именно так, а не небрежно. Его волосы густые и темные, короткие и волнистые, а губы полные, когда они приподнимаются в холодной улыбке, понимая, что я проснулась. Когда я смотрю в его карие глаза, скорее золотистые, чем зеленые, я ничего там не вижу. Ни милосердия, ни сочувствия, ни души.

Это пугает меня больше всего на свете.

Он идет ко мне свободной и уверенной походкой человека, который знает, что ему принадлежит эта комната, кровать, в которой я лежу, даже я сама.

— Позволь мне представиться, Изабелла, теперь, когда ты проснулась, — говорит он ровно, его голос извилист, как у свернувшейся змеи. — Кажется несправедливым, что я знаю твое имя, кто ты, и все же ты не знаешь меня.

— Я знаю, кто ты, — шепчу я, дрожа. — Отпусти меня…

Он продолжает, как будто я ничего не говорила.

— Меня зовут Хавьер Агилар. И твой муж направил тебя ко мне с совершенно определенной целью.

— Он не мой муж, — шиплю я, мои губы с трудом складываются в слова. Они тоже кажутся тяжелыми, толстыми и сухими, как будто то, что они мне дали, еще не полностью выветрилось. — Ты укротитель невест. Ну, я не хочу быть его невестой.

Хавьер скалится, улыбка, которая не касается его глаз, изгибает уголки губ.

— Это неплохое прозвище, — мурлычет он. — Полагаю, я действительно приручаю присланных мне женщин. Но я предпочитаю называть это тем, что есть на самом деле. — Он протягивает руку, подходя и становясь у моей кровати, проводит длинными пальцами по моей щеке и улыбается шире, когда я вздрагиваю. — Я ломаю женщин, Изабелла. Таких упрямых женщин, как ты. И я наслаждаюсь этим. — Его пальцы обхватывают мой подбородок, удерживая мое лицо так, что я не могу пошевелиться, даже если бы я была в состоянии, в чем я все еще не уверена. — Диего с таким же успехом мог бы уже быть твоим мужем. Ты принадлежишь ему, малышка, во всех отношениях, которые имеют значение. А то, чего ты хочешь, не имеет значения. То есть…

Его рука сжимает мою челюсть, а затем отпускает, поглаживая тонкий хлопок моего платья. Я напрягаюсь, пытаясь вывернуться, но его ладонь опускается между моих грудей, удерживая меня там.

— Конечно, есть правила относительно того, что я могу с тобой сделать. У всех мужчин, которые присылают ко мне своих невест, другие правила. Некоторым все равно, что я делаю, лишь бы женщина вернулась послушной. Это мои любимые… женщины, которых я могу трахать, пока они не научатся умолять о моем члене, а не кричать, которые учатся становиться на колени, когда я вхожу, раскрывают для меня свои губы, каждую дырочку, которой они обладают. Их мужьям все равно, что они не могут заполнить их так же хорошо, как я, лишь бы их жены перестали не слушаться.

Его рука движется, лаская изгиб моей груди, и я отстраняюсь. Я пытаюсь вывернуться, но прежде, чем я успеваю выскользнуть из-под его хватки, Хавьер хватает меня за вырез платья и рвет его.

— Успокойся, малышка, или я уже увижу эти красивые груди. Ты хочешь знать, какие правила дал мне твой муж?

— Он не…

— Прежде всего, правила. — Рука Хавьера протягивается вперед, снова хватая меня за подбородок, когда его пальцы вдавливаются в мои щеки. — Ты ничего не говоришь, пока я не задам тебе вопрос. Если я спрошу, как я только что сделал, ты отвечаешь на вопрос. Никаких протестов, никаких слов, кроме тех, о которых я просил. Ты поняла?

У меня нет слюны во рту, чтобы швырнуть в него, поэтому я неуклюже поднимаюсь вверх, пытаясь ударить его головой. Все, о чем я могу думать, это сбежать, и смогу ли я оглушить его хотя бы на мгновение… Сильный шлепок снова оставляет меня лежать на спине, я задыхаюсь, моя щека горит. До Диего меня никогда в жизни не били, а теперь…

— Ой! — Кричу я, когда Хавьер хватает один из моих сосков клещами, больно выкручивая его. — Стоп-стоп!

— Нет. — Он смотрит на меня сверху вниз, его лицо — жестокая маска. — Раз. — Он поднимает палец другой руки, все еще сжимая мой сосок до такой степени, что у меня на глазах выступают слезы. — Мне не разрешено трахать тебя. Пока нет. Диего хочет твою киску и задницу для себя, но, если я не смогу сломить тебя другими способами, мне, возможно, будет позволено со временем засунуть свой член тебе в глотку. Тебе бы этого хотелось, малышка? Моего члена, душащего тебя, пока ты почти не задохнешься, который топит тебя моей спермой, пока ты не будешь уверена, что именно так ты и умрешь? Оставаясь здесь, покрытую этим, связанную, пока я не вернусь и не сделаю это снова? — Он злобно ухмыляется. — Я могу придумать так много приятных способов насладиться тобой, даже не трахая твою никчемную киску, Изабелла. И это до тех пор, пока ты не позволишь владельцу, которому ты принадлежишь, использовать это так, как ему заблагорассудится, без жалоб.

— Ты монстр, — шиплю я, по моему лицу текут слезы. Боль в моем соске переходит в онемение, и он, кажется, понимает это, потому что отпускает меня как раз вовремя, чтобы кровь снова прилила с обжигающей болью, которая становится еще сильнее, чем раньше.

— Я такой. — Он покачивается на каблуках, выглядя довольным собой. — Два. — Хавьер поднимает еще один палец. — Мне никогда не разрешается оставлять отметины на твоем лице. Я не могу заклеймить тебя или оставить постоянные шрамы, хотя Диего предположил, что, если потребуется достаточно сильная порка, чтобы