Прибежал Кирюша: «Бабушка, смотри!.. – и впервые ее резануло это „бабушка“. Боже мой, сорок пять лет, а уже каторжный приговор и никакой перемены участи не просматривается! – Смотри, там строят цирк!»

Чуть дальше, где кончался цивилизованный пляж и на пустой полосе прибрежного песка так приятно было гулять, шлепая босиком по набегающим мелким бурунчикам, стоял автобус и подъемный кран с высоченной мачтой, стрелой нависающей над морем.

– Там вечером будут акробаты, представляешь?

Людмила вспомнила, что видела объявление в холле о «воздушных гимнастах, парящих в лучах прожектора над волнами, словно чайки».

– Пойдем?

Она ненавидела цирк и с внуком никогда там не была, хотела отвертеться и сейчас. Но Кирюша уже переключился:

– Катер вернулся, – и побежал к причалу.

Оказалось, что Руслан тоже цирк терпеть не может, зато жена обожает. Отправили ее с детьми на представление, а сами устроились на лежаке у самой воды «вспоминать детство золотое», как Руслан сформулировал.

– Учителя наши один за другим уходят. Вот литераторша полгода назад от рака желудка умерла.

– Откуда ты знаешь, я вот всех порастеряла, – удивилась Людмила.

– Видишь ли, я несколько лет назад фонд небольшой затеял, наш банк главный учредитель, для помощи престарелым учителям на пенсии. Назвал нехитро – «Последний звонок». Ведь как получается: букеты, слезы умиления, а потом – как отрезало.

– А я на последний звонок хотела трудовичке нашей цветы принести, помнишь, такая пышечка…

– Да, была типа Гретхен, немочка аккуратненькая, хоть и русская.

– Точно, похоже. Думала – никто не догадается ей подарить, а она много чего полезного нам дала, так она неожиданно уволилась…

– А знаешь, почему?

– Понятия не имею.

– Я тоже не так давно узнал. Оказывается, ее географ бросил, вот она посреди учебного года со скандалом ушла.

– Какой географ, наш, обтерханный? Изотерма? Как – бросил?

– О, это целый роман. Представь себе, сама рассказала. Она в доме престарелых доживает, мы ей подбрасываем деньжат, чтобы, там, персоналу сунуть, а тут на Новый год я ее навестил. Торт привез, чай хороший, фрукты, ну, тапочки, даже елочку. Вот она расчувствовалась и все выложила. Послали их в один год квалификацию повышать, точнее, идейный уровень, в вечерний университет марксизма-ленинизма. Вот под этим знаменем у них и началось. Но старый морской волк, видно, задохнулся в вышитых подушечках, не смог переварить кулебяк с капустой и плюшек с корицей.

– Погоди, я от этого обвала информации уже поплыла. Какой морской волк?

Но он продолжал:

– Конечно, мы не только о своих учителях заботимся, но о них – в первую очередь. Директор-то фонда наш Женька Одинцов, а Анюта его как бы дама-патронесса – помогает. А ты про них-то хоть знаешь?

– Про кого? – Людмила уже отупело, автоматически слушала, понимая и не понимая, что она сидит с Русланом, мужчиной своей мечты, своей главной, а что там, единственной, любовью на пустынном пляже, средиземноморские мелкие барашки наползают на песок, в отдалении – музыка, вспышки света и восхищенные вопли – цирк, праздник. О чем он?

– Про нашу семью классную, про Одинцова с Базаровой, которая давно уже тоже Одинцова.

– Нет…

– Ну ты совсем оторвалась от коллектива, Родина, или какая у тебя теперь фамилия.

– Я не меняла, – так же автоматически отозвалась она.

– Так вот. Нюточка Базарова поступила в институт, вскоре выскочила замуж и дочку родила. А на пятилетие окончания школы – ты же была вроде, или нет?

Боже мой, он не помнит…

– Ну, когда классная нам всем велела сесть за парты, как на уроках, была ты?

Она кивнула.

– Одинцов с Базаровой – молодой матерью, еще кормящей, как рядышком опять сели – так и все. Ушла она к нему с дочкой вместе, потом они еще двух парней сделали, теперь вот внуков ждут-не дождутся. Такие получились «Отцы и дети».

Верно говорят: ни одно здание не строится так фундаментально, как воздушный замок. Но и не рушится с таким треском. Руслан что-то говорил о спортивных успехах Одинцова-младшего, об их домике на латвийских озерах, где прорва грибов и ягод, но она не слышала. Глухая ярость клокотала у горла, душила слова, парализовала дыхание. «Рядышком опять сели» – вот оно что! Права она была: Изотерма, проклятый, ее злой гений!

– А я, собственно, из-за географа нашего фонд учредил. Поздно узнал, что он умер, никого близких не было, кончил дни в нищете. Ты спросила, почему морской волк. Да ведь он плавал, или, как моряки велят говорить, «ходил» в кругосветку. А когда на берег по здоровью списали, где-то в порту работал, а потом угодил в школу. Я ему по гроб жизни благодарен. Он мою судьбу определил.

Людмила хотела сказать: «И мою», – но только закашлялась.

– Помнишь, конечно, «Слушайте в оба уха», вопросы его каверзные. А может быть, и ответы. Вот скажи: как первооткрыватели называли Аляску?

Боль отползла, голос вернулся, все уже было безразлично.

– Остров пухоходцев.

– Во, вбил-таки в голову! Так вот мне этот вопросик на олимпиаде попался. Я вспомнил про людей, которые ходили в одежде из каких-то птичьих шкурок с перьями. И если б не тот дополнительный балл, я бы на экономический в МГУ не прошел. И где бы сейчас был??? Так что в память об Изотерме теперь фонд работает. Жаль только, что к нему самому не поспел.

Одинокая фигурка отчаянной гимнастки под крики восторга раскачивалась над морем, как рыбка на гигантской удочке, извиваясь, блестя чешуей.

Хорошо, что лучи прожектора их не достигали и он не мог разглядеть ее лица.

Муж обожал собак и всегда мечтал о немецкой овчарке, а Таня собак смертельно боялась. Но что она могла сказать, когда на две учительские зарплаты – исторички и физкультурника – еле сводили концы с концами, а тут ему предложили пойти на курсы кинологов, и через некоторое время жизнь круто повернулась: у Вовика появился блеск в глазах, деньги в кошельке, шрамы на руках и солидные клиенты, присылавшие за ним шофера на джипе, чтобы везти в загородный коттедж воспитывать их огромных неуправляемых питомцев, рядом с которыми овчарки казались плюшевыми игрушками.

В свои тридцать с хвостиком Татьяна так и осталась беленькой аккуратной отличницей. Заученные в школе и в институте формулы послушно в нужный момент вылетали из ее рта, почти минуя мозг: «слабое звено в цепи империализма», «рабам жилось все хуже и хуже», «война показала гнилость царского режима», «руководящая роль партии»… Иногда посреди урока она вдруг спохватывалась: «Где я?» – и тут же понимала, что все в порядке, впадала вновь в привычную полуспячку и продолжала «объяснение нового материала». Перестройка разрушила ее мир. Политика тут совершенно ни при чем, Таня к ней была равнодушна – новые времена лишили ее профессии. Она оказалась решительно не способна сломать уютно свернувшуюся калачиком в ее сознании картину мира, следить за новыми публикациями, отвечать на каверзные вопросы старшеклассников. Спасение и законный долгий отпуск пришли с рождением дочери.